простодушно принялся пересказывать то, что уже рассказывал Бирюкову.
— Где те рюмки, из которых вы с Головчанским вчера выпивали? — спросил подполковник Гладышев.
Максим Маркович смущенно отвел глаза в сторону:
— Так мы всего по наперсточку из одного стакана дернули.
— Где тот стакан?
— Ну, может, не конкретно, что стакан, а как бы это… — окончательно смутился Пятенков и показал на эмалированную кружку, стоящую на ящике возле ведра с водой. — Вон из той посудины причастились.
Гладышев покачал головой:
— По полной?..
— Ни-ни! Говорю, по наперсточку, на донышке. Даже закусывать не стали.
В разговор вмешался прокурор:
— Перед тем как с вами выпивать, Головчанский трезвым был? — спросил он Пятенкова.
— Как стеклышко.
— А когда выпили, опьянел?
— Ни в одном глазу!
Прокурор, показывая на кружку, сказал следователю Лимакину:
— Оформи этот «наперсточек» на экспертизу…
Подполковник Гладышев отозвал Бирюкова в сторону, тихо спросил:
— Что скажешь, начальник розыска?
— Пока, Николай Сергеевич, ничего не скажу. Пытаюсь сообразить: почему Головчанский вчерашним вечером вместо Новосибирска оказался здесь, в кооперативе?..
— Чувствует мое старое сердце что-то недоброе… — Гладышев взглянул на жестикулирующего перед прокурором Максима Макаровича. — Как бы этот свидетель не оказался обвиняемым…
Бирюков промолчал.
— Эх, неприятность… — Подполковник досадливо щелкнул пальцами. — Хотя, знаешь, Антон Игнатьевич, вскроет Борис Медников труп, а там — обыкновенный инфаркт без малейших признаков насильственной смерти.
Бирюкову была понятна озабоченность начальника милиции. Лишение человека жизни — одно из самых тяжких преступлений. Вред, причиненный большинством правонарушений, можно как-то компенсировать, устранить или уменьшить. Последствия же убийства неустранимы.
— Все может быть… — ответил Антон вслух, а про себя подумал, что даже при «инфарктном исходе» смерть Головчанского — такой орешек, над которым придется в первую очередь маяться ему — начальнику отделения уголовного розыска.
— Какие неотложные действия считаешь нужным провести? — спросил подполковник.
— Прежде всего надо установить, почему Головчанский вчера не уехал из райцентра…
2. Обморок Нади Тумановой
С места происшествия Бирюков возвращался в райцентр с Олегом Тумановым. Ехали в машине вдвоем. Антон завел разговор о Головчанском, однако Туманов, к сожалению, оказался из той категории личных шоферов, которые порой даже во вред делу старательно берегут репутацию своего шефа. По ответам Олега получалось, что Александр Васильевич был не только прекрасным руководителем, но и человеком, безупречным во всем.
— А вот дачу, кажется, не по карману себе он замахнул, — сказал Бирюков.
— О чужом кармане судить трудно, — не отрывая взгляда от раскисшей проселочной дороги, ответил Туманов. — Александр Васильевич вместе с заработком жены имел почти шестьсот рублей в месяц. Семья у него небольшая, всего один сынишка-первоклассник.
Кем жена Головчанского работает?
— Старшей лаборанткой контрольно-семенной станции.
— Как они между собой жили?
— Нормально.
— В материальном плане — тоже неплохо?
— Ну!
— Машину собственную имеют?
— В прошлом году «Волгу» купили.
— Вот видишь: в прошлом году — «Волга», нынче — дача. Для таких расходов шестьсот рублей в месяц маловато, а?..
— На машину Александр Васильевич у родственников деньги занял… А дача ему дешево обошлась… Бракованные же материалы использовал, цена им — копейка…
— Что-то не заметил я бракованного.
— Из брака всегда можно выбрать дельное.
— Почему это дельное не используется на государственной стройке?
— Потому что невыгодно, скажем, из тысячи битого кирпича выбирать полтора-два десятка дельных.
— Выходит, для себя — выгодно, а для государства — нет?
— Ну… это разные вещи…
Стараясь не навязывать Туманову своего мнения, Бирюков перевел разговор на «дикую» бригаду, строившую, по словам Максима Марковича, дачу Головчанского. Олег стал вроде бы откровеннее. Он хорошо знал бригадира Хачика Алексаняна и считал его наглым рвачом. С мая бригада по договору с ПМК строила в райцентре восьмиквартирный дом, а вечерами подрабатывала у Головчанского, запросив с того полторы тысячи рублей. Когда же Антон заикнулся о конфликте между Хачиком и Головчанским, Туманов снова встал на защиту шефа:
— Хачик со всеми зубатится. Он бесплатно шагу не шагнет.
Замолчали. «Уазик», рыча мотором, то и дело расплескивал по сторонам попадающиеся на пути дождевые лужи.
— Олег, почему Головчанский вместо Новосибирска оказался у тебя на даче?.. — опять спросил Бирюков.
— Откуда я знаю… — Голос Туманова дрогнул. — Стреляться мне теперь, что ли? Или грязью Александра Васильевича поливать, если он на моей даче умер?..
— Ни того, ни другого делать не надо. Пойми, Олег, загадка смерти твоего шефа все равно будет разгадана. При этом наверняка вскроются факты, о которых ты умолчал. На языке юристов такое «молчание» называется укрывательством. Оно уголовно наказуемо…
Туманов с повышенным напряжением уставился на дорогу. В конце концов он все-таки разговорился.
В последние дни перед отпуском Головчанский, как всегда, был весел и энергичен. С утра до вечера разъезжал по объектам, выколачивал через высшее начальство материалы, производил перестановку бригад. Словом, человек хотел, чтобы во время его отпуска работа шла своим чередом. И лишь вчера, в день отъезда, Александр Васильевич с самого утра ходил мрачнее тучи. Накануне в ПМК приехал начальник отдела труда и заработной платы Облсельстроя. Видимо, у Головчанского состоялся с ним неприятный разговор. Собственно, сверхъестественного в этом ничего не было — областное начальство всегда «снимает с подчиненных стружку», хочет и план выполнить, и экономию иметь.
— Головчанский тебе что-то рассказывал о том разговоре? — спросил Бирюков.
— Нет, это мои предположения.
