— У кого?
— У тех же цыган.
— Думаешь, за это цыгане и убили Репьева?
Кузнец торопливо перекрестился:
— Упаси бог так думать. Винить цыган не хочу. Верней всего кто-то другой на Гриню руку наложил.
— Кто же, по-вашему? — спросил Антон.
— Я ж ничего не знаю. Только подсказываю, что у пасечника был золотой крест.
— Почему уверены, что после убийства Репьева этот крест на пасеке не обнаружен?
Кузнец растерянно посмотрел на Бирюкова, затем на Кротова, но ни слова не произнес.
— Вопрос поставлен конкретно… — строго-официальным тоном начал Кротов, однако, перехватив осуждающий взгляд Антона, закончил мягче: — Ты, Федор Степаныч, не скрывай, сам понимаешь, преступник должен быть наказан.
— Я ж на самом деле не знаю, можа, нашелся крест на пасеке, можа, нет. У меня другая думка: пока Гриня не показывал золото — был жив и невредим, а как только показал — сразу жизни лишился.
Золотой крест не на шутку заинтересовал Бирюкова, но сколько он ни старался узнать у кузнеца что- нибудь определенное, тот отделывался туманными предположениями и вроде бы даже сожалел, что затеял этот разговор. Исподволь наблюдая за морщинистым рыжеватым лицом, Бирюков несколько раз приметил, будто кузнец хочет в чем-то признаться и никак не может набраться для этого решимости. Стараясь приободрить его, Антон сказал:
— Федор Степанович, коль уж начали помогать розыску, то помогайте до конца.
— Боюсь с толку вас сбить, — мрачно обронил кузнец.
— Не бойтесь. Мы разберемся.
Лицо кузнеца как будто посветлело. Глядя на иконы, он вдруг перекрестился и, повернувшись к Бирюкову, словно извиняясь, заговорил:
— Вчерашним вечером бригадир Гвоздарев и молодой офицер из милиции спрашивали меня: все ли цыгане в день убийства были на работе? Со страху сказал, что все, а как после одумался, то одного не было…
— Кого именно?
— Левкой его зовут, — тихо сказал кузнец и опять перекрестился. — Прости меня, господи, грешника твоего. Не по злому умыслу сказал неправду, извелся от такого греха за сутки.
— Почему Левка не вышел в то утро на работу?
— Этого не ведаю.
Черный кот, вылакав байку молока, сыто потянулся, подошел к порогу и уставился на кузнеца светящимися в сумраке зеленоватыми глазами. Кузнец поднялся и выпустил его за дверь. После этого опять сел у стола. Морщинистое лицо его теперь заметно повеселело.
Бирюков, размышляя о золотом кресте, вспомнил, что при осмотре на пасеке не обнаружили даже столового ножа, необходимого в повседневном обиходе.
— Михаил Федорович, — обратился он к Кротову, — у Репьева был какой-нибудь нож?
— Безусловно. Охотничий… Понимаете, товарищ Бирюков, как зима ляжет, в селе начинается массовый забой личного скота. Это праздничный месяц для Грини Репьева был — нанимался резать свиней да бычков. Туши свежевать мастерски умел. Денег за работу не брал, а поллитровку и свеженины на закуску полную сковороду — обязательно.
— Сломал Гриня недавно тот ножик, — неожиданно сказал кузнец.
Кротов удивился:
— Мне этот факт не известен.
— Сам Репьев говорил, просил сделать финку. Я отказался, дескать, не имею права такие ножи изготовлять.
— Правильно поступил, Федя.
Антон, задумавшись, спросил:
— До того, как поселяться на пасеке, Репьев у кого в Серебровке жил?
— У Екашевых, — быстро ответил Кротов. — Имеются какие-то предположения?
— Просто связь ищу…
От кузнеца Бирюков и Кротов ушли поздно, когда деревня уже засыпала. Тишину прохладной ночи нарушал лишь приглушенный расстоянием гул комбайнов, работающих в ночную смену.
— Полагаю, заночуете у меня? — спросил участковый.
— Нет, Михаил Федорович, пойду в Березовку, — ответил Антон. — Надо проведать родителей, почти год их не видел.
— Зачем идти? На мотоцикле через пять минут там будем. А утречком за вами подъеду.
9. Вот такие бывают люди
В доме Бирюковых заполночь горел свет. Хлопотавшая на кухне Полина Владимировна, как всегда, не то удивленно, не то обрадованно всплеснула руками:
— Антоша, сынок! Вот не ведала — не гадала. Слышу, мотор под окнами фыркнул. Подумала, наконец-то отец с полей вернулся, а тут ты заходишь. Надолго ли заглянул?
— На одну ночь, — поцеловав мать, ответил Антон. — По работе приехал.
— Наверно, с пасечником серебровским разбираться?
— С ним.
— Ох, сынок, какое несчастье ужасное стряслось… — Полина Владимировна суетливо стала доставать из буфета посуду. — Сейчас ужин соберу, отец вот-вот должен подъехать. Да ты снимай пиджак, умывайся с дороги…
Повесив на вешалку фуражку и пиджак, Антон снял галстук. Расстегнул ворот рубахи, быстренько умылся и, присев к столу, спросил:
— Дед Матвей спит?
— В поле с отцом на машине утянулся. Ворчит, мол, надоело телевизор смотреть, вези, Игнат, по полям — хочу своими глазами увидеть, чего там ныне делается.
— Все здоровы?
— Слава богу. С прошлой недели у отца в плече осколок заныл, так у него с самой войны к непогоде плечо ноет.
— Значит, ненастье ожидается?
— Позавчера, говорят, над райцентром весь вечер гроза бушевала, а у нас ни дождинки не выпало. — Полина Владимировна тревожно посмотрела на сына: — Видать, запутанное убийство, если тебя из Новосибирска прислали с ним разбираться?
— Я, мам, теперь в районе буду работать начальником отделения уголовного розыска.
— Зачем, сынок, тебе это начальствование? В петлю ведь голову суешь.
— Ну, какая ж тут петля?
— А вот такая… Уголовники не пышки в карманах таскают — револьверы да ножики. Устроился бы ты лучше адвокатом.
Антон улыбнулся:
— Если все юристы перейдут в адвокаты, кто же ловить преступников станет?
— Кому нравится, тот пусть и ловит.
— Вот этим я и занимаюсь.
— Так ведь риск-то какой, Антоша…
— Волков бояться — в лес не ходить.
