Сипенятина за десятку.
Маковкина показала бланки наложенного платежа и корешки денежных переводов на «до востребования».
— Почему вы не получили деньги ни по одному наложенному платежу, а предпочитали получать вместо Степнадзе переводы на Главпочтамте, идущие за «протекции»? Там суммы были крупнее?..
— Нет, дело не в сумме. Наложенный платеж шел по моему адресу, и получать его надо было в почтовом отделении, где меня знают в лицо. Кроме того, каждую отправленную книгу Реваз держал на контроле, и, если бы я получил хоть один перевод, он заметил бы это. С деньгами за «протекции» было проще. Дядя ведь не знал, кто его отблагодарит, да и девушки, выдающие переводы на Главпочтамте, постоянно меняются, не запоминают клиентов.
— Многие из тех, кому обещали «протекцию», присылали деньги?
— Больше половины. В прошлом году, например, Реваз получил пятьдесят девять переводов.
— Все по пятьсот рублей?
— Кажется, два было по четыреста и пять или шесть по триста. Южане, как правило, слали по пятьсот.
— Сколько получили вы вместо Реваза Давидовича?
— Я только нынче начал получать.
Маковкина показала старый паспорт и водительское удостоверение Степнадзе:
— Но вот эти документы были у вас с весны прошлого года…
Зарванцев угодливо кивнул:
— Да, я унес их с дачи Реваза вместе с форменным железнодорожным пиджаком. Однако в прошлом году смелости не хватило.
Маковкина перевела разговор к происшествию с Холодовой. Альберт Евгеньевич, поминутно сбиваясь, подтвердил показания Сипенятина. Когда он замолчал, оставалось сделать лишь некоторые уточнения.
— Что Холодова хотела написать в заявлении прокурору? — спросила Маковкина.
Зарванцев низко наклонил голову.
— Я рассказал Сане, что знаю о ее прошлой сделке с Ревазом, и предложил отомстить старику. Саня побледнела, нашла лист бумаги, села за кухонный стол и начала что-то писать. Потом вдруг сказала: «Сейчас напишу прокурору всю правду о себе и добавлю, какую гадость вы предлагаете». Я выхватил у нее бумагу. Она переломила ручку и выскочила в комнату. Я — за ней. Тут ворвался Сипенятин…
— Зачем сумку Холодовой ему подбросили?
— В аэропорту Вася странно себя вел. Показалось, что он хочет выдать меня уголовному розыску. От страха я решил опередить Васю… Вообще все в голове перепуталось…
— Что стирали разбавителем с сумки?
— Краску. В моем портфеле лежали тюбики с масляной краской. Один тюбик оказался неплотно закрытым, и сумка Холодовой измазалась…
Маковкина помолчала:
— Профессионально сработали, ни одного своего отпечатка на сумке не оставили.
— Через носовой платок ее брал.
— Фросю Звонкову зачем к Марии Анисимовне Сипенятиной приглашали?
— Вася Сипенятин учил, что в таких делах надо больше путать, вот я и запутался.
— Куда бензин из «Волги» Степнадзе исчез?
— Нина позабыла заправить машину и с перепугу стала говорить что попало. — Зарванцев уткнулся лицом в ладони. — Вообще это кошмар какой-то…
— Пряжкину специально привезли в Шелковичиху, чтобы навести подозрение на Реваза Давидовича?
— Да. Люся, выпив чуть не всю бутылку водки, как всегда, закатила истерику. Кое-как успокоил ее, предложил на спор — на коньяк — переплыть туда и обратно Иню. Люся разделась, подошла к реке и упала лицом в воду. Я за шею ее… Она почти не сопротивлялась…
— Спор завели в расчете, что Пряжкина, переплывая реку, сама утонет?
— Да. Люся многое знала, и я боялся, если она расскажет…
Молчавший на протяжении всего допроса Бирюков внезапно спросил:
— Что Пряжкина могла рассказать?
— Как я хотел свою вину на Реваза свалить. Сипенятин говорит, что на основании сто седьмой статьи Уголовного кодекса меня за случай с Холодовой могут приговорить к высшей мере наказания.
Бирюков осуждающе посмотрел на Зарванцева.
— Нашли юридического консультанта. Вася и не такие страсти мог наговорить. В ваших действиях по отношению к Холодовой не было состава преступления, предусмотренного сто седьмой статьей УК РСФСР. Иными словами, вы утопили Пряжкину, пытаясь скрыть несуществующее преступление.
— Как?.. Как же так?..
— Вот так. Сипенятин беспардонно шантажировал вас, а вы от страха потеряли соображение.
Зарванцев уставился на Антона. Несколько раз он судорожно сглотнул слюну и вдруг, уткнувшись лицом в ладони, разрыдался.
Маковкина, закончив оформление протокола, вызвала конвойного. Перед уходом Альберт Евгеньевич заискивающе обратился к Бирюкову:
— Что мне будет?
— Суд решит, чего вы заслуживаете, — ответил Антон.
Вскоре в кабинет вошел Слава Голубев. Положил на край стола корешки почтовых переводов, устало проговорил:
— Вот еще на Главпочтамте отыскал, а вот эти… — Слава достал из кармана три переводных извещения. — Сегодня утром поступили, свеженькие…
Бирюков медленно просмотрел каждый из корешков, нахмурился:
— Фирма «Степнадзе и компания» делает последние вздохи.
Зазвонил коммутаторный телефон. Голубев быстро протянул руку к аппарату. Дважды сказав по- уставному «Есть!», он опустил трубку и скороговоркой выпалил Антону:
— Тебя — срочно к генералу. С переводами Степнадзе.
Антон поднялся из-за стола, неторопливо собрал переводные корешки.
Вернулся Бирюков через полчаса, когда Наташа Маковкина уже ушла и в кабинете находился один Голубев.
— Ну что?.. — нетерпеливо спросил Слава. — Все нормально?
— Приказано дело Степнадзе выделить в отдельное производство. ОБХСС будет им заниматься.
— Хватились, когда преступление раскрыто!
— По этому преступлению, Славочка, еще очень-очень много работы… — Антон помолчал. — Кстати, твою поездку в Адлер генерал оценил на «отлично».
— Дружинник Пашков мне там крепко помог… Да, Игнатьич, вот еще что… Пока ты находился у генерала, отец Холодовой звонил. Говорит, подробностей рассказывать не надо, скажите одно: «Саня виновна?..» На свой риск я сказал, что нет…
— Правильно сказал.
Бирюков подошел к окну. Несмотря на веселый, солнечный день, настроение было тягостное. Перед глазами как наяву стояло бледное, заискивающее лицо Альберта Евгеньевича Зарванцева, а в ушах навязчиво звучал его вопрос: «Что мне будет?» На какой-то миг в зрительной памяти мелькнул губастый Вася Сипенятин с засохшей ссадиной на подбородке, но его тут же оттеснил представительный седовласый Реваз Давидович Степнадзе, подписывающий протокол о задержании.
Антон распахнул форточку. Ворвавшийся в кабинет ветер взъерошил листки настольного календаря и, словно устыдившись своей шаловливости, мигом утих.
