командира корпуса по политической части генерал Н. К. Попель:
«…К девяти часам утра 27 июня корпус представлял собой три почти изолированные группы[503]. По прежнему держали занятые рубежи дивизии Герасимова[504] и Васильева. Между ними — пятнадцатикилометровый разрыв… Полкам Мишанина[505] нелегко дались и наступление, и ночной отход, и бомбежка. Роты разбрелись по лесу и лишь с рассветом собрались южнее Брод. Это и была третья группа нашего корпуса.
Дмитрий Иванович (командир 8-го мехкорпуса генерал-майор Д. И. Рябышев. — А. Б.) разложил на пеньке карту и склонился над ней, зажав в зубах карандаш. За спиной у нас… стоял Цинченко…[506] Цинченко-то и заметил кавалькаду легковых машин, ощупью едущих по лесной дороге.
— Товарищ генерал!
Рябышев обернулся, поднял с земли фуражку, одернул комбинезон и несколько торжественным шагом двинулся навстречу головной машине. Из нее выходил невысокий черноусый военный (речь идет о корпусном комиссаре Вашугине. —А.Б.). Рябышев вытянулся:
— Товарищ член Военного совета фронта…
Хлопали дверцы автомашин. Перед нами появлялись все новые и новые лица — полковники, подполковники[507]. Некоторых я узнавал — прокурор, председатель Военного трибунала… Из кузова полуторки, замыкавшей колонну, выскакивали бойцы… [508]
Тот, к кому обращался комкор, не стал слушать рапорт, не поднес ладонь к виску. Он шел, подминая начищенными сапогами кустарник, прямо на Рябышева. Когда приблизился, посмотрел снизу вверх в морщинистое скуластое лицо командира корпуса и сдавленным от ярости голосом спросил:
— За сколько продался, Иуда?
Рябышев стоял в струнку перед членом Военного совета, опешивший, не находивший, что сказать, да и все мы растерянно смотрели на невысокого, ладно скроенного корпусного комиссара.
Дмитрий Иванович заговорил первым:
— Вы бы выслушали, товарищ корпусной…
— Тебя, изменника, полевой суд слушать будет. Здесь под сосной выслушаем и у сосны расстреляем…
…Я не выдержал и выступил вперед:
— Можете обвинять нас в чем угодно. Однако потрудитесь прежде выслушать.
— А, это ты, штатный адвокат при изменнике…
Теперь поток ругательств обрушился на меня.
Все знали, что член Военного совета не выносит, когда его перебивают. Но мне нечего было терять. Я воспользовался его же оружием. То не был сознательный прием. Гнев подсказал.
— Еще неизвестно, какими соображениями руководствуются те, кто приказом заставляет отдавать врагу с боем взятую территорию.
Корпусной комиссар остановился… В голосе члена Военного совета едва уловимая растерянность:
— Кто вам приказал отдавать территорию? Что вы мелете? Генерал Рябышев, докладывайте.
Дмитрий Иванович докладывает. Член Военного совета вышагивает перед нами, заложив руки за спину… Он смотрит на часы и приказывает Дмитрию Ивановичу:
— Через двадцать минут доложите мне о своем решении.
Он быстро отходит к машине, а мы втроем: Рябышев, Цинченко и я — садимся у пня, на котором так и лежит придавленная двумя камнями карта. У Дмитрия Ивановича дрожат руки и влажно блестят глаза.
Корпусной комиссар не дал времени ни на разведку, ни на перегруппировку дивизий. Чем же наступать?
Рябышев встает и направляется к вышагивающему в одиночестве корпусному комиссару.
— Корпус сможет закончить перегруппировку только к завтрашнему утру.
Член Военного совета от негодования говорит чуть не шепотом:
— Через двадцать минут решение — и вперед.
— Чем же «вперед»?
— Приказываю немедленно начать наступление. Не начнете, отстраню от должности, отдам под суд.
…Приходится принимать самоубийственное решение — по частям вводить корпус в бой.
…Создается подвижная труппа в составе дивизий Васильева, полка Волкова и мотоциклетного полка. Основные силы закончат перегруппировку и завтра вступят в бой.
— Давно бы так. — Член Военного совета исподлобья смотрит на Дмитрия Ивановича. — Когда хотят принести пользу Родине, находят способ…
Рябышев молчит. Руки по швам. Глаза устремлены куда-то поверх головы корпусного комиссара.
Член Военного совета прикладывает узкую белую руку к фуражке.
— Выполняйте. А командовать подвижной группой будет Попель.
Корпусной комиссар поворачивается ко мне:
— Займете к вечеру Дубно — получите награду. Не займете — исключим из партии[509] и расстреляем…»[510]
Таким вот образом «ставил» себя корпусной комиссар Вашугин. Только «двадцатиминутные» его приказы стоили большой крови.
Подвижная группа Попеля устремилась вперед, ворвалась в Дубно и была блокирована там немцами. Из трехсот с лишним танков назад к своим пробились… два! Узнав об этом, Вашугин застрелился. Возможно, его мучили угрызения совести. Но не могу исключить и того, что после разгрома 8-го мехкорпуса члену Военного совета померещилось вдруг, как кто-то, может быть, самый главный, поинтересуется, за сколько продался он, бывший корпусной комиссар Вашугин.
Этого жесткого неглупого человека, судя по всему, мало волновала судьба окружающих. Перед поездкой в мехкорпуса он зашел к Хрущеву. Предложил написать Сталину, чтобы последний заменил командующего Юго-Западным фронтом Кирпоноса, который якобы слаб и «совершенно непригоден для выполнения функций командующего»[511]. При этом называлась кандидатура Пуркаева, которого накануне Вашугин, по существу, обвинил в трусости[512]. Да и когда окружение группы Попеля и плачевное состояние всего 8-го корпуса стали свершившимся фактом, этот потерявший самообладание человек, перед тем как покончить с собой, говорил окружающим, что мы — погибли. Что все идет, «как во Франции»[513]. Готовил он себя явно к другой войне, в которой корпуса после накачки командного состава пошли бы вперед, искрошили немцев и подтвердили бы его, Вашугина, право безоговорочно распоряжаться судьбами и жизнью тысяч людей. А получилось иначе. Корпуса пошли и как танковые соединения… перестали существовать. Но у нас ведь не бывает, чтобы не было виноватых. То, что могли предложить Мехлис, Вашугин, некоторые другие, для этой войны не годилось. После незаслуженных оскорблений, отчаявшись и сжав зубы, можно пойти в атаку и даже отбросить врага, но воевать, находясь под стрессом, воевать не неделю, не месяц — четыре долгих года невозможно. Нет таких людей, чтобы выдержали.
Видно, понял товарищ Вашугин, что фронту все меньше требуются надсмотрщики и все больше — грамотные, инициативные командиры всех степеней и званий. А до тех пор, пока все наносное, порожденное и обусловленное чисткой сохранится, события действительно будут развиваться, «как во Франции».
Та армия, неизменным атрибутом которой являлся Вашугин, обречена была на поражение. Но уже рождалась в муках бесконечного отступления новая армия. Тоже со спецификой, с известными издержками… Не без самодурства. Но главное, боеспособная. Та, что, в конце концов, зацепилась раз, другой, уперлась окончательно и неудержимо двинулась на запад. Та, в которой приказ вводить в бой
