в подневольный труд, в ремесло, постольку для него интересное, поскольку оно дает источник к существованию. Вместо пастыря получается наемник, «иже несть пастырь» (Ин. 10,12).
Бесспорно, что и материальные интересы не могут быть вычеркнуты из круга вопросов, которые должны озабочивать церковную власть и самого священника. Священник — человек, и он нуждается и в пище, и в питии, и в одежде, и в жилище. Он должен не о себе только пещись, но и о своей жене и детях.
Но в то же время пастыри не должны забывать, что в их жизни главная не материальная, а духовная, идейная сторона, не их материальные личные стяжания, а их духовные пастырские деяния и достижения. При успешности последних можно быть уверенным, что придут и первые. Продолжительные наблюдения окончательно убеждают, что добрый пастырь никогда не останется без куска хлеба и что у пастыря лучший способ обеспечить себе безбедное в материальном отношении существование — это право править свое пастырское дело.
Духовно окормляемые добрым пастырем никогда не оставят его без пропитания и всего нужного для жизни.
«Трудящийся достоин награды за труды свои», — об этом напоминал пастырям и Пастыреначальник (Лк. 10,7), и великий апостол Павел (1 Тим. 5,18).
Пастыри близко стоят к жизни, им хорошо известны и недочеты в современном пастырском делании, и нужды и запросы верующие, и недуги, и опасности времени. Им легче всего определить нужное и ненужное, возможное и невозможное, достижимое и недостижимое. Им легче, чем кому — либо иному, и практически — жизненно идейно и научно разрешить назревшие вопросы пастырской практики.
Само собой понятно, что тут пастыри должны действовать в постоянном согласии с церковной властью, пользуясь ее поддержкой и ее указаниями. Дисциплина (Евр. 12, 1,17) и порядок во всем (1 Кор. 14, 40) должны быть основами церковной жизни, а следовательно, и пастырского служения.
Выше мы упомянули, что обстановка и время требуют от пастырей «серьезной перемены курса и методов пастырской работы». Дабы не смутилась чья — либо совесть, считаем необходимым пояснить, что такая перемена не должна касаться ни существа, ни благодатных основ пастырского служения, то есть, вечной стороны пастырства. Пастырское служение при всех обстоятельствах и во все времена в своем существе должно оставаться неизменным, то есть, служением духа и благодати, своею целью иметь прежде всего устроение и спасение человеческих душ и должно соответствовать идее Церкви и православно — церковному устройству. От пастыря, проходящего равноангельное служение, всегда будет требоваться душевная чистота и готовая на жертву любовь ко Христу и пасомым. Это вечно будет оставаться воодушевляющим началом в пастырской деятельности.
Но «Церковь, — по мысли проф. Н. Глубовского, — живет и подвизается в мире и для самого успеха своей миссии обязана так или иначе сообразоваться с условиями его бытия; враждуя с ним и устрояясь помимо его, она потеряет всякую почву для своей зиждительной работы на земле» (Проф. Н.Н. Глубовский. Война и мир в Финляндской Православной Церкви. София, 1929, с. 2).
Поэтому пастырство не может не считаться с данными условиями земного бытия и не отыскивать лучших способов реагирования на них. Мудрость церковная в том и состоит, чтобы угадывать запросы жизни и соответствующим образом отвечать на них, проявляя при этом мудрость змеиную и чистоту голубиную (Мф. 10,16), никогда не жертвуя истиной, но и не страшась при защите истины ни фарисейских укоров в новаторстве, ни саддукейских — в ретроградстве (застое, консерватизме).
Неподвижность — удел мертвецов, живым же свойственно движение. Жизнь есть вечное движение вперед. Кто не идет вперед, тот остается позади, часто оказывается лишним и ненужным.
Для православного христианина безусловно обязательную силу имеют истины, или ясно и точно выраженные в Священном Писании и Священном Предании, или же утвержденные вселенским голосом Церкви в определениях Вселенских Соборов. Но после 8–го века Вселенских Соборов не собиралось. Ранее же бывшие Вселенские Соборы занимались лишь тринитарными и христологическими вопросами. Это не значит, что Соборы не придавали значения иным догматическим вопросам. Предметы их занятий определялись требованиями времени — вопросами правомыслящих и возражениями инакомыслящих. А так как все догматические споры до 8–го века вращались почти исключительно около личности Христа Спасителя — Его Богосыновства, взаимоотношения двух естеств в Его едином лице, и так как эти вопросы затрагивали самое существо христианской веры, то естественно, Церковь того времени считала необходимым дать ответы на эти именно вопросы.
Прекращение с конца 8–го века деятельности Вселенских Соборов стало причиной того, что мы и доселе не слышим вселенского голоса Церкви по многим догматическим вопросам, которые, тем не менее, время от времени возникают и, не имея за собой точной церковной формулировки, открывают возможность для разных недоумений, кривотолков и сомнений. Ни общераспространенное верование, ни, тм более, богословские мнения, хотя бы и самых знаменитых Богословов и отдельных иерархов, не могут представлять незыблемого авторитета в разрешении подобных вопросов. И это иногда весьма болезненно дает о себе знать.
Одним из самых важных вопросов догматического порядка является вопрос о составе канона священных книг Ветхозаветной Церкви. Но ведь строго говоря, никаким определением всей Православной Церкви объем этого канона еще не установлен. Древние церковные правила, касающиеся этого канона, как 85 апостольское, 60–е Лаодикийского Собора (около 350 г.), 24–е Карфагенского Собора (419 г.) и 2–е Трульского Собора (681 г.) не вполне сходятся между собой.
При отсутствии точного церковного определения не удивительно, что у православных богословов мы наблюдаем колебание при рассмотрении вопроса о ветхозаветном каноне. Одни, как наши русские богословы: архиепископы Феофан Прокопович, Ириней Фальковский, Сильвестр Лебединский, — отвергают авторитет неканонических книг. Другие, как целый ряд греческих богословов, высказывают взгляд близкий к католическому. И третьи, во главе с Московским митрополитом Филаретом, признавая неканонические книги полезными и назидательными, все же не уравнивают их с каноническими, ибо древняя иудейская Церковь не помещала их в своем священном каноне. Митрополита Филарета авторитет столь велик, что его определение стало как бы определением всей Православной Церкви.
Но на этом едва ли можно успокоиться, ибо верование Церкви не может утверждаться лишь на мнениях отдельных лиц.
Еще сложнее и запутаннее представится дело, когда мы коснемся канонической стороны церковной жизни.
В основе церковного законодательства лежат священные каноны, то есть, апостольские правила и правила Вселенских и Поместных Соборов, бывших на протяжении 3–9 веков.
По выражению знаменитого церковного историка проф. В.В. Болотова6 канонично то, что для Церкви полезно (Проф. В.В. Болотов. Лекции по Истории Древней Церкви. СПб., 1913, с. 320). Действительно, принцип церковной пользы весьма ярко выражается в церковных канонах, особенно в тех из них, где Церковь проявляет некоторого рода нетерпимость и суровость, как будто не отвечающие духу христианской религии.
Таковы, например, правила 45 апостольское и 33 Лаодикийского Собора. Первое запрещает под угрозой отлучения епископам, пресвитерам и диаконам молиться с еретиками, а второе — с отщепенцем. Если сравнить эти правила с молитвой Соломона при освящении храма, то можно подумать, что ветхозаветный праведник Соломон был более проникнут духом религиозной терпимости и любви, чем составители этих правил. Соломон тогда молился: «Если и иноплеменник, который не от Твоего народа Израиля, придет из земли далекой ради имени Твоего, ибо и они услышат о Твоем имени великом, и о Твоей руке сильной, и о Твоей мышце простертой, — и прийдет он, и помолится у храма сего: услышь с неба, с места обитания Твоего и сделай все, о чем будет взывать к Тебе иноплеменник, чтобы все народы земли знали имя Твое…» (2 Цар. 8, 41–43).
По всей вероятности подобные правила имели в виду оградить православных как от еретической лжи, так и от индеферентизма в отношении веры и Православной Церкви. Ясно, что составители указанных правил рассуждали тут не принципиально, а приспособительно к данным условиям времени, к данной обстановке, блюдя церковную пользу.
Но сегодня полезное завтра может оказаться вредным. Если в одно время общение православных с еретиками и раскольниками нужно запрещать, как опасное и вредное, то в другое время (как например, теперь) его нужно поощрять, как полезное, как могущее еретиков и раскольников привлечь к Православной
