зацепиться, однако, не за что, из рук выскальзывает». Я его спрашивал: «Кто?», а он не говорит. Я ему советовал: «Брось это дело, сообщи кому следует, проверят твои подозрения и человека не обидят». Не знаю, сообщил он об этом или так и унес свою тайну в могилу…
— А почему, лейтенант Левыкин, вы не сообщили об этом раньше? — спросил Комов.
Левыкин развел руками, улыбнулся и, подумав, сказал:
— Вокруг политической зоркости навалена такая куча всякого романтического хлама, что, знаете, товарищ майор, как-то боишься оказаться в глупом, смешном положении. Почему-то кажется, что все это может случиться с каждым, но только не с тобой.
— А почему вы решили рассказать об этом сегодня? Ведь список деталей для КАНАПа был только предлогом, вы специально пришли для того, чтобы рассказать об этой истории с Мишей Родиным.
— Верно, товарищ майор, — просто сказал Левыкин, — вот подумал и решил: незачем хранить то, что мне не принадлежит. Я не верю во всю эту историю, но где-то червячок сомнения есть. А вдруг правда?!
Комов мысленно поставил себя на место Левыкина и решил, что он поступил бы так же.
— Вот скоро мы получаем новую технику, товарищ майор, и страшно подумать, а вдруг среди нас действительно есть враг, он работает с нами, питается в одной столовой, быть может, спит в одной с нами комнате…
— Откуда вам известно, Левыкин, о прибытии новой техники? — спросил Комов.
— Да, знаете, товарищ майор, это как-то носится в воздухе, все об этом говорят. Никто, конечно, толком не знает, но все волнуются — какой будет новый самолет? Удалось конструкторам преодолеть звуковой барьер или нет? Будет ли самолет хорошо слушаться на больших высотах? Сколько он будет брать горючего? Руки у нас заняты, а языки свободны, ну, и, конечно, всех нас интересует завтрашний день авиации.
Техник попросил разрешения закурить, вынул пачку «Беломора» и закурил.
— Скажите, Левыкин, а вы сами как думаете, подозрение Родина имело под собой какую-нибудь реальную почву? — спросил Комов.
— Я присматривался к нашим людям, внимательно наблюдал за ними, но… Не верится, товарищ майор!
— В ваших беседах Родин никогда больше не касался этой темы?
— Нет. Этот разговор был у нас дня за три до его смерти. А скажите, товарищ майор, слесарь, который убил его, сознался?
— Говорит, что был пьян и ничего не помнит. Следствие идет своим чередом, улики против него.
— Есть у меня, товарищ майор, еще один вопрос, вернее, не у меня, у лейтенанта Евсюкова…
— У Евсюкова? — удивился Комов. — Почему же лейтенант Евсюков сам не явился ко мне?
— После того случая с бустером, он… Словом, просил меня доложить вам.
— Докладывайте.
— Вот записка, товарищ майор. Евсюков получил ее при не совсем обычных обстоятельствах.
— «В день рождения от друга», — прочел Комов и, положив записку на стол, спросил: — О каких необычных обстоятельствах вы говорите?
— Записка оказалась у него дома на столе, она лежала поверх большой пачки сигарет «Астра». Какой-то «друг», пожелавший остаться неизвестным, сделал ему подарок стоимостью в двести шестьдесят рублей. Сам по себе этот факт, быть может, не представляет собой ничего особенного, но за два дня до этого записка, написанная той же рукой, была заброшена Евсюкову в окно гауптвахты. Этой запиской, написанной от имени медсестры Ярцевой, его вызывали в санчасть.
— Где эта записка? — с интересом спросил Комов.
— Эту записку Евсюков потерял недавно, во время купания.
— Быть может, медсестра Ярцева действительно вызывала Евсюкова в санчасть? — спросил Комов.
— Она это категорически отрицает. Кроме того, Евсюков сравнил записку с почерком Ярцевой и убедился в том, что обе записки написаны кем-то другим, неизвестным ему лицом.
— Почему Евсюков рассказал все это вам?
— Евсюков рассказал мне все это как забавную историю, но я здесь, товарищ майор, ничего забавного не увидел и посоветовал ему обо всем доложить вам. Разрешите идти?
— Идите. Записка останется у меня.
Левыкин четко повернулся и вышел из кабинета.
Комов подошел к открытому окну. Перед ним были клумбы цветов. Дорожка, выложенная беленым кирпичом, вела из штаба к калитке штакетника. У самой калитки поперек дорожки лежал Чингис. Комов окликнул его, и пес, не поднимая головы, приветливо замахал хвостом. Комов видел, как Левыкин вышел из штаба, прошел по дорожке и перешагнул через собаку. Чингис, зарычав, бросился на техника и разорвал на нем комбинезон. Никогда еще не было случая, чтобы Чингис бросился на человека.
— Ты что, Чингис! С ума сошел?! — крикнул Левыкин и приблизился было к собаке, но пес, злобно рыча, отошел в сторону и лег у клумбы под окном замполита.
Комов выбежал из штаба и подошел к собаке. Чингис послушно перевернулся перед ним на спину и закрыл глаза.
— За последнее время, товарищ майор, Чингис стал раздражительным и злым, — выйдя из штаба, сказал офицер связи.
— Возможно, — согласился Комов, затем вернулся к себе в кабинет, захватил записку, переданную Левыкиным, и пошел в особый отдел.
Подполковник Жилин внимательно выслушал его и, повертев в руках записку, уточнил:
— Вы говорите, Анатолий Сергеевич, что Левыкину известно о прибытии новой техники?
— Да, известно. Вы связываете текст перехваченной криптограммы с осведомленностью Левыкина о прибытии новой техники?
— Нет, это разные вопросы, и никакой взаимосвязи я здесь не вижу. Кроме того, в полку действительно идут разговоры о новой технике, все с нетерпением ждут прибытия эшелона, но, разумеется, никто, кроме командира полка, вас, Анатолий Сергеевич, начальника штаба и меня, не знает точного срока…
— Но неизвестный автор криптограммы знает! — перебил его Комов.
— Да, знает. Эшелон действительно прибывает двадцать первого.
Вошел капитан Данченко, и Комов, не желая мешать их работе, направился в штаб.
Проводив замполита, Жилин вернулся в кабинет и спросил, обращаясь к Данченко:
— Ну, что у вас нового, товарищ капитан?
— Мне кажется, что два эпизода заслуживают внимания. Четырнадцатого числа на аэродроме Евсюков виделся с медсестрой Ярцевой; между ними произошла размолвка, причем Евсюков показывал ей документ или письмо, написанное на прямоугольном листке бумаги желтого цвета, похожем на отрывной листок материального требования в аптеку войсковой части. Проверив книгу требований, мы установили, что корешки за номерами шестьдесят четыре, шестьдесят пять и шестьдесят шесть не были заполнены и по отчетным талонам материального склада не проходили. И второй, как мне кажется, не менее интересный факт. В субботу семнадцатого числа Евсюков, по всей видимости случайно, встретился в ресторане «Сухум» со старшим лейтенантом Астаховым. Они о чем-то долго беседовали. Некоторое время Астахов оставался один, Евсюков уходил и вскоре вернулся. Выяснить, где был техник, не удалось. Из ресторана они вышли вместе.
— Кто платил в ресторане? — спросил Жилин.
— Платили оба. Из ресторана они пошли в парк. Здесь, в глухой аллее, Астахов что-то писал автоматической ручкой Евсюкова в его блокноте, после чего техник передал Астахову небольшой пакет: Из парка летчик пошел к гражданке Шутовой, а Евсюков на автобусе вернулся в городок.
— В глухой аллее должно было быть темно…
— Ему светил карманным фонарем техник.
— Не кажется ли вам, товарищ капитан, что Евсюков ведет себя наивно?
— Больше чем наивно — глупо, но им руководит умный и осторожный человек.
