освещено. Леночка Устинова с нетерпением — Комов это знал — ждала окончания полетов.
Эта девушка всегда вызывала у Комова хорошее, теплое чувство и, думая о ней, он невольно мысленно возвращался к себе самому, к своей неустроенной, неладно сложившейся жизни. В сорок первом году Комов со второго курса Политехнического института ушел добровольцем в армию и попросился в летную школу. Окончил Борисоглебское училище имени Валерия Чкалова, но боевых вылетов на долю Комова досталось мало: когда он прибыл в полк, наши войска уже форсировали Неман и выходили в предполье Восточной Пруссии. Он был ранен, снова вернулся в свой полк и на параде Победы он, Комов, четко прошел над Красной площадью, сохраняя свое место в воздушном строю.
Будущее казалось безоблачно-ясным: учеба, совершенствование, освоение новой, сложной техники. Но однажды…
Предстояли ночные полеты с наведением на цель в сложных условиях. Накануне Комов простудился. Ложное самолюбие не позволило ему на предполетном осмотре сказать врачу о своем нездоровье, казалось, насморк — несерьезная причина для того, чтобы отказаться от полетов. В воздухе, на высоте восьми тысяч метров, при крутом выходе из пикирования, Комов на мгновение ослеп и почувствовал острую боль в ухе. Состояние это длилось несколько секунд. Увидев уходящую цель, он использовал дополнительную мощность двигателя, нагнал «противника», прицелился и нажал кнопку управления фотопулемета, затем снизился до двух тысяч метров, запросил разрешение на посадку, точно спланировал и отлично посадил самолет. Это был его последний вылет: не выдержав перенапряжения, лопнула барабанная перепонка левого уха.
Человек — существо земное. Может жить человек и без крыльев. Но, если стал человек крылатым, если познал он радость свободного полета, уже нельзя отнять у него крылья. Крылатый человек, лишенный голубых просторов, — точно подбитая птица. Летчик, «списанный» на землю, стремится уйти подальше от авиации, чтобы не бередить незаживающую рану, не множить тоску свою по полету.
Сначала Комов твердо решил демобилизоваться и уйти на «гражданку», но Комов был не только летчиком, он был коммунистом, он знал, что успех летчика в воздухе готовится на земле. После «комиссии» Анатолий Комов попросился в свою часть, командование дивизии поддержало его, и майор Комов был назначен заместителем командира полка по политической части…
Проследив за взлетом самолета, Комов еще раз позвонил на старт и спустился вниз, к себе в кабинет. В комнате пахло табаком. Не зажигая свет, он широко распахнул окно.
— Можно к вам, товарищ майор? — услышал Комов и по голосу узнал техник-лейтенанта Родина. В минувшую войну с Михаилом Родиным, тогда еще старшим сержантом, они воевали вместе. Родин был подвижный, общительный человек с загорелым, скуластым лицом и по-юношески чистыми голубыми глазами. Была у него и одна слабость — любил Родин покушать. Летчики да техники — народ на язык острый — звали его так: «Кого бы покушать». Родин на свое прозвище откликался, не обижаясь, и добродушно говорил: «Во-во, кого бы покушать?» — обычно извлекая из кармана комбинезона полукружье завернутой колбасы. Отрезав перочинным ножом солидный кус, он отправлял его в рот и, жмурясь от удовольствия, приговаривал: «Много ли человеку надо — поел, как вол, и сыт до обеда!»
Родин вошел в кабинет, поздоровался, справился о здоровье Комова, получив разрешение, закурил и неожиданно сказал:
— Вы, товарищ майор, бывали за границей, людей повидали всяких…
— Ну? — выжидательно произнес Комов, понимая, что лейтенант, как всегда, при «подходе к цели» делает «большой разворот».
— Вот, скажем, иностранец — он курево по-нашему нипочем курить не станет, — продолжал Родин. — Иностранец пачку возьмет, щелкнет по донышку, губами сигарету вытащит — он это с большим форсом сделает — и закурит так, как ни один русский человек никогда не закурит.
— Подмечено верно, но пока не пойму к чему это…
— Я вам, товарищ майор, все расскажу по порядку. Сегодня — это было в полдень — сдал я самолет капитану Панину, он вырулил на старт и взлетел. Солнце печет, штиль, рулежная полоса нагрелась, аж через сапог жжет. «Ну, — думаю, — у меня впереди минут тридцать времени, пойду в холодок». Я повернулся и пошел к сараю, там тень, лег на траву, лежу. Вдруг слышу кто-то идет, подошел, присел на корточки, огляделся — меня в траве не видать ему, — достал пачку сигарет и вот таким манером, точно так, как я вам рассказывал, закурил… — Родин замолчал и выжидательно посмотрел на майора.
— Кто же это был? — спросил Комов и посмотрел в окно.
Большой темношерстный пес Чингис, лежащий у штакетника, насторожился и злобно зарычал.
— Чингис, спокойно! — крикнул Комов.
Приветливо вильнув хвостом, пес покружился на месте, устраиваясь поудобнее, и улегся под окном.
— Так кто же это был? — еще раз спросил Комов.
— Наш техник-лейтенант, парень ясный как стеклышко! Что бы это, товарищ майор, значило?
— Бывает, простой парень по имени Иван и по батьке Иванович, а ничего русского не признает и всякой иностранщине в пояс кланяется.
— Своего царя в голове нет — подзанял чужого, — согласился Родин, но все-таки спросил: — Стало быть, это факт мелкий?
— Думаю, да. Кто же это?
— Вот присмотрюсь к этому парню лучше, тогда скажу, а то еще засмеете, скажете — блохоискательством занимается лейтенант Родин. — И, помолчав, добавил: — А все-таки, товарищ майор, печенкой чувствую, здесь что-то не так. Я этого парня не первый день знаю. На людях он человек как человек, а тут видит, что за ним никто не наблюдает, и прорвался. Разрешите идти? — спросил он и, пожимая Комову руку, сказал: — Не болейте, Анатолий Сергеевич!
Проводив лейтенанта до дверей кабинета, Комов закрыл за ним дверь и подумал о том, что надо о подозрении Родина поговорить с подполковником Жилиным, как только он вернется из округа.
В тот вечер Комов долго сидел у открытого окна. В библиотеке горел свет. Леночка часто выходила на крыльцо и, вглядываясь в потемневшее небо, прислушивалась к реву идущих на посадку и взлетающих самолетов. Комов видел мягкий профиль ее лица, большую копну рыжих волос, схваченных узкой лентой, вспомнил ее зеленоватые глаза, кипенно-белую кожу лица, такую, какая почему-то бывает только у рыжих женщин.
Медленно, не торопясь, на дорожке, ведущей к штабу, появился Чингис. Он сел, повернул морду в одну, в другую сторону, прислушался и замер в ожидании. Со старта шел автобус. Когда автобус остановился против калитки и летчики, разгрузив парашюты, понесли их в штаб, Комов услышал:
— Леша, захвати мой зонтик! — сказал старший лейтенант Астахов и, поставив на скамейку ногу, стал суконкой протирать запыленные сапоги.
— Привык ты, Генка, к наемной рабочей силе, — беззлобно бросил старший лейтенант Бушуев. Взвалив на спину парашюты, он ушел в штаб.
Свет в библиотеке погас. В наступившей тишине было слышно, как хлопнула дверь и звонко щелкнул ключ в замке.
Летчики вышли из штаба и шумной стайкой, сопровождаемые Чингисом, направились к гарнизонному городку.
Представив себе идущего к библиотеке Геннадия, где, как всегда, ждет его Леночка, Бушуев невольно оглянулся и увидел, что Астахов свернул в сторону шоссе, ведущего к городу. Удивленный, Бушуев остановился, подумал и решительно повернул назад. Все замедляя шаг, неслышно ступая по траве, он подошел к крыльцу библиотеки.
Леночка, закрыв глаза и прижав к груди маленький ученический портфель, стояла, прислонясь головой к двери; по ее щеке медленно, оставляя мокрый след, катилась слеза.
Бушуев бросился вдогонку за Астаховым и почти настиг его, но вдруг увидел, что Геннадий уверенно направился к машине, стоящей в стороне от дороги, и нажал на сигнал.
— Генка! Сумасшедший! Мне снился сон… — услышал Бушуев капризный женский голос, заглушенный
