боялся на свете лишь политической невыдержанности и вследствие этого идеологической измены.
Ужаснуться было приятно, сильные чувства вносили в душу свежесть, тем более что насчет СПИДа американец сильно загнул — после Марьи Лошаковой рядовой генералиссимус возненавидел женщин, вел не столько по моральным соображениям, сколько по техническим причинам исключительно целомудренный образ жизни.
«А что если добрейший Василий Филимонович — агент Даниэля Гринспена, ну и эти, — он взглянул на эскулапов, — его сообщники?» — такой поворот сюжета могло подкинуть лишь расхулиганившееся вдохновение, понизившее оптимизм Аэроплана Леонидовича до самой низкой отметки в нынешний вечер. У любого другого человека столь разительная смена настроения могла бы привести к трещине морально- психологических устоев, возможно, и к полному их крушению, особенно, если они кристально чистые. Но устои Аэроплана Леонидовича были отлиты из того материала, из которого вначале делали людей, а потом вознамерились делать самые крепкие в мире гвозди — кто знает, быть может, по этой причине последние попали в разряд стойкого дефицита, поскольку централизованно все фонды были направлены на человеческий фактор?
В вестибюле башни рядовой генералиссимус пера неожиданно сделал несколько шагов к внимательно-задумчивому милицейскому лейтенанту и, торопясь, зашептал ему:
— Запомните меня, лейтенант! Я — Около-Бричко, если что случится — вспомните обо мне.
Увидев сопровождающих в белых халатах, лейтенант понимающе улыбнулся, с готовностью согласился:
— Непременно запомню. Будьте спокойны.
И подмигнул белым халатам.
Возле машины «скорой помощи» Аэроплан Леонидович немного поупрямился, отказываясь садиться. Василий Филимонович не стал выкручивать до боли ему руки, хватать за шиворот и сгибать в три погибели перед тем, как затолкать в машину, а бережно, как и предписывается представителям органов внутренних дел, взял клиента под локоток и сказал:
— Многоуважаемый товарищ Около-Бричко, будьте любезны, надо ехать, — и в извиняющемся стиле добавил: — Вы же пили… Пожалуйста, — Василий Филимонович, как и советовали ему медики и во избежание потрясения психики больного, продолжал деликатничать с Аэропланом Леонидовичем, в полном соответствии со своими служебными инструкциями. Да и нельзя было говорить напрямик, что Степан Лапшин отдал концы, не приходя в сознание, что в его квартире было обнаружено четыре стакана, на двух остались отпечатки пальцев хозяина, а на двух других — товарища Около-Бричко. Не мог говорить Василий Филимонович, что он давно, главным образом для установления авторства анонимок, заполучил отпечатки пальцев гражданина Около-Бричко.
Говорить же о том, как его удалось мгновенно найти на «Седьмом небе», участковому попросту было нечего: когда стало ясно, что вместе с Лапшиным древесный спирт пил Около-Бричко, Василий Филимонович спросил о нем старух, которые как всегда сидели на лавочке перед подъездом. Не видели ли они его в последние два часа?.. Да, они его видели, выходил из дому. Потом старухи загалдели, заспорили, кажется, кое-кто кое с кем тут же рассорился, причем спорили о том, что давали сегодня в Марьинском мосторге, будет ли у какой-то Акимовны пенсия шестьдесят рублей или о бесстыднице Люське, которая так и вертит задом, еще о чем-то. Однако сведения дали точнейшие: сидит он в ресторане на телебашне.
Невероятно, всевидящие и ясновидящие они что ли? Действительно, в двух с лишним километрах от дома гражданин Около-Бричко пребывал там, где ему по слухам и надлежало быть. Как же они догадались, где их сосед? Не сходя с места знать все, что вокруг происходит — вот это класс! «Спокойно, Вася, все объясняется просто, — сказал голос начальника, — это и есть связь с массами, ей не то под силу!»
— Сколько я там выпил… — настаивал на своем Аэроплан Леонидович, имея в виду фужер шампанского в «Седьмом небе», а не дозу древесного, которой он избежал старым испытанным способом: вместо спирта выпил воду и крякнул для силы впечатления.
— Ладно, не базлай, садись и — поехали! — не сдержался незнакомый эскулап, судя по всему, водитель, и своей бесцеремонностью едва не взвинтил рядового генералиссимуса пера до состояния невменяемости.
— Как это так: садись и поехали?! Вы по какому такому праву со мной так разговариваете?! Сегодня, в условиях демократии?
— По-твоему демократия — это древесный жрать, да? С этим, ну как его, жмуриком нынешним…
— Степаном Лапшиным, — пришел на помощь участковый инспектор.
— Жрал? Жрал! Так что поедем, может, все еще и обойдется. Говорят, если березовый, то можно только ослепнуть, если немного вылакал, а еловый — все, хана, причем неотложная.
— Не пил я с ним, не пил! — выкрикнул Аэроплан Леонидович, припоминая, что на жаргоне «жмурик» — не иначе как покойник.
— Лапшин перед смертью сказал, что вы тоже пили, — Василий Филимонович пошел на явный служебный подлог ради спасения жизни рядового генералиссимуса пера. Кто теперь подтвердит или опровергнет, говорил тот или не говорил, с потусторонним миром нет никакой связи, в том числе и служебно-оперативной. Пусть жалуется всевышнему, он только туда не жаловался, даже в Совет Безопасности трижды обращался с меморан-
— Не спирт, воду пил. Воду, понимаете?
— Во — уже воду! Еще пять минут и скажет, что хватанул граненый до краев! — победно хихикнул грубиян в белом халате.
— Поехали, — вдруг согласился Аэроплан Леонидович к изумлению собеседников, которые подумали, что клиент сознался и осознал, насколько срочно надо его прополаскивать и очищать. Тогда как причина уступчивости упрямца была в другом.
В освещенном вестибюле башни из лифта выходил Даниэль Гринспен, и у Аэроплана Леонидовича было в запасе несколько секунд, чтобы уехать отсюда
— Так бы давно, — сказал шофер, выруливая под завывания сирены и вспышки синих проблесковых огней на улицу Королева, — а то — не пил, не пил…
Аэроплан Леонидович еще раз оглянулся назад и, убедившись, что Гринспен на иномарке не сидел у них на хвосте, вернулся в исходное положение:
— А вот и не пил!
— Ну, да, так тебе и поверили. Анализ, потом вскрытие — покажут.
— Ну, полно, — поморщился Тетеревятников — болтовня шофера его раздражала, вообще вся эта история ему была ни к чему: он приехал на дом к больному, а тут выскочил чуть ли не с пистолетом в руке участковый, тот самый, у которого регулярные слуховые галлюцинации, закричал, что надо человека спасать. Если надо, то здесь ничего не поделаешь. Тетеревятников — он тоже медприсягу давал, и хотя рабочий день кончился после посещения больного, но долг врача пока оставался понятием круглосуточным.
— Ишь ты, заливала: не пил, не пил… — не успокаивался шофер, все еще детонируя от возмущения, как только что выключенный двигатель вздрагивал от длительной работы на отвратительном горючем.
— Я в самом деле не пил! — закричал Аэроплан Леонидович.
— Сказано же: сначала анализ, потом вскрытие.
— Прекратите все! — цыкнул на «всех», кроме участкового, Тетеревятников, для убедительности орлино посмотрел на них и решительно снял трубку радиотелефона, намереваясь дозвониться до больницы Склифосовского. Подержал на весу трубку, подумал и устыдился никчемности медицинского случая — нет у второго участника распития древесного спирта никаких признаков отравления, состояние удовлетворительное, хотя что ему спирт — он какой-то каратист, головой кузова гнет. Стыдно такого в Склифосовского доставлять, люди серьезными делами заняты, у них там как в мясном ряду. Тут же вполне хватит осмотра и анализа крови, ну и двухведерной клизмы — больше для очистки совести, чем кишечника, чтобы в случае чего принятие мер было налицо, так что ближайшей больницы ему вполне хватит. К тому же, у старшего лейтенанта вполне могла быть какая-то галлюцинация.
В больнице Аэроплан Леонидович пребывал недолго, оставив впечатляющие следы в учреждении здравоохранения в прямом и переносном смысле. От следа в прямом смысле в приемном покое всю ночь
