— Фи! — скривился он. — Вульгарное заведение. Такой девушке, как вы, нужно совсем другое.
Она уже знала, что он владелец собственной мануфактуры, «небольшой, но вполне доходной». У девушки кружилась голова, все прежние кавалеры казались ей глупыми уродами.
Незнакомый трактир, куда привел ее Матвей, и вправду был приятным, чистым. И пили они не водку с квасом, а вкусный напиток ликер. Этот ликер оказался не только сладким, но и сильно крепким. Вскоре в голове у Луши забродили фантазии о том, что у нее с Матвеем возникнет любовь, что он женится на ней. Его сладкий голос и поглаживание пальцев были такими необычными… Никогда подобного не происходило с ней… Потому, когда Матвей прошептал на ухо: — Я поведу тебя в одно место… Там мы будем одни! — она не то что согласилась, готова была бежать за ним: скорее, скорее!
Глава 11
Заведение, которое Лыч назвал «Приютом», было чем-то вроде клуба для моряков и портовых рабочих. Пережив несколько неприятных историй, его хозяин вынужден был зарегистрировать свое владение как «Пансион „Приют“». В нем и в самом деле имелось несколько сдаваемых для жилья комнат, просторный бар-буфет и трактир. Удобное место, рядом с причалами и доками, обильная и дешевая еда и выпивка — «Приют» процветал. Но Лыч знал и другое: главный доход «Приюту» давали дела тайные. Так называемый пансион был главной в городе «ямой» — местом скупки и хранения награбленного. Гусар тоже об этом знал, хотя сам в заведении не бывал. Или, по крайней мере, его там не узнали бы…
Лыч вошел в «Приют», цепко оглядел заполненный людом бар и уверенно прошел к стойке. Он был одним из немногих, посвященных в тайные дела заведения. Старый барк на заброшенном причале принадлежал именно Лычу, туда попадало уже отсортированное в низовых скупках наворованное добро. Там оно еще раз просеивалось и распределялось дальше. Самое ценное шло в «Приют», и об этом знал только он, Лыч.
Хозяин у стойки нагнулся к нему, и Лыч сказал тихо:
— Отдохнуть хочу, чтоб никто не мешал. Второй номер у тебя пустой?
— Как всегда, — ответил хозяин.
Пара комнат в пансионе никогда не сдавались, береглись для своих нужд. Лыч огляделся: в зале шумели, у стойки лишь один слепой старик, из бывших матросов, тянул свое пойло.
Дверь сзади стойки отворялась прямо в небольшой закуток — ответвление от основного коридора. Здесь обнаруживались еще две двери: во второй номер и в кладовку. Запор кладовки держал мощный замок. Но Лыч достал из кармана своего потертого бушлата ключ, отпер замок и нырнул в кладовку. Несколько ступенек вели вниз, тусклый свет пробивался из низкого земляного окошка. Между ящиками и бочками здоровяк уверенно прошел к дальнему повороту, снял еще один замок и с натугой приоткрыл заскрипевшую дверь. Совсем близко холодные воды реки набегали на осклизлые валуны. Пустынная береговая полоса пропиталась полусгнившим мусором: его несли сюда волны, никто его здесь не убирал, и только чайки бродили, что-то выискивая. Сюда выходила глухая стена «Приюта» — брандмауэр — да присыпанная земляной насыпью дверь кладовой. Лыч смотрел из нее в небольшую щель, пока не увидел две знакомые фигуры.
Девка была сильно пьяна — Гусар постарался. Но на ногах держалась, только мощно хваталась за его плечо и руку да безудержно смеялась. Она и не заметила, как он с улицы свернул к берегу, задворками вывел ее в указанное Лычом место. Как раз теперь она стала виснуть на нем сильнее, дышать в лицо горячо и страстно:
— Когда же, милок, придем? Ждать невмоготу! Давай здесь!.. Никого нету…
Гусар уже увидел мелькнувшего в двери погреба Лыча и его жест: «Сюда!»
— Уже пришли, Лушенька-красавица! Сейчас все тебе будет!
Его голос тоже дрожал от нетерпения. Он всегда распалял себя заранее, доводя до звериной горячки. Но в этот раз неприкрытая страсть и рвущееся из молодой бабы желание и без того возбуждали. В кладовке Лыча уже не было. Гусар тянул за собой забалдевшую Лукерью, словно шутя, зажимал ей рот, шепча:
— Тише, тише ты!
Выглянув из кладовой в маленький коридор, Гусар сразу понял, куда направляться дальше: одна из дверей была приоткрыта. Он втолкнул девку в комнату, цепко огляделся. Дальнее окно закрывала плотная штора, за ней, видимо, располагалась ниша. «Лыч там», — понял он и сразу же закрыл входную дверь на задвижку.
Комната была небольшая, но удобно обставленная. Однако ни девку, ни Гусара не интересовало ничего, кроме широкой кровати. Лукерья уже сдирала с себя одежду, не спуская с Гусара глаз и приговаривая:
— Иди сюда! Сейчас! Скорее!
Гусар знал: из ниши Лыч смотрит на них, сцепив зубы, доводя себя до изнеможения. И это возбуждало даже сильнее, чем руки девки, тянувшие его к себе, на себя… В тот миг, когда он крепко стиснул ее горячие, упруго-мягкие бедра и ухнул лицом в яму меж прямо пышущих жаром грудей, отчетливо понял, что уж с этим ураганом страсти ему не справиться и подавно. Подобное знание приходило к нему всегда в момент первого интимного прикосновения к женскому телу, отдавало в голову злой ледяной болью и, как ни странно, наполняло его движения особой вкрадчивостью, сладостью. Сладостью, которая постепенно, ближе к концу, становилась все горше и горше, и вырывалась наружу, как гнойник. Всегда!
Когда он скатился с содрогающегося женского тела и заглянул девке в лицо, он увидел на нем отпечаток самых разных чувств. За минуты близости Лукерья малость протрезвела. Ласки Гусара показались ей непривычно мягкими. Это умилило ее до слез, обдало странным жаром, похожим на нежность к своему ребенку. И хотя все кончилось очень быстро, она почти не обратила на это внимание. Но Гусар увидел в глазах и дрожащих женских губах лишь то, что предполагал и хотел видеть: разочарование, обиду, насмешку.
— Мало тебе? — хохотнул он, пружинно вскакивая и ловя ее взгляд, скользнувший к низу его живота. — Сейчас будет тебе дрочева столько — глаза выпадут!
Девка не успела ни понять, ни удивиться перемене разговора своего кавалера. Перед ней, откуда ни возьмись, возник громадный детина с жуткой физиономией, мутными глазами и пузырящейся на губах слюной. Красавчик Матвей отпрыгнул в сторону, а урод навалился, зажал вонючей ладонью рот…
Пытаясь спастись от смертельного страха, она подумала: «Пускай этот мужик сделает что хочет. От меня не убудет». В эти секунды Лукерья вспомнила своего насильника: не так давно он пытался подъехать к ней, но получил поворот. Теперь добился своего. К тому же ей приходилось слышать о таких, которые к бабам ходили по двое и по трое. Она даже чуть успокоилась, и в какой-то миг даже застонала утробно, по- звериному. Мужчина на ней почуял перемену в ее теле и движениях, убрал ладонь с лица, сжал грудь, впился губами во вторую и пошел мощными рывками. А рядом, не спуская с них глаз, стоял голый Матвей, и женщина видела, что он все больше возбуждается. «Сейчас опять он полезет на меня», — подумала она. И от всего происходящего, виденного и от этой мысли у нее вдруг начались страстные судороги.
В то же мгновение лицо Гусара исказилось, стало страшным, нечеловеческим.
— Готово! — крикнул он. — Давай!
Прыгнул и схватил девку за ноги. Лыч тяжелой своей головой, как молотом, ударил ее в лицо, ломая кости носа и челюсть, а потом вцепился зубами в мясистую женскую плоть. Баба была в сознании, но кричать не могла, негромко мычала. Лыч, чувствуя затапливающее мозг возбуждение, — особое, замешанное на вкусе крови, — тоже по-звериному мычал, катая под собой беспомощное тело, терзая его — уже не один, Гусар помогал…
С залитым кровью лицом, избитым и искусанным телом, Лукерья лежала в беспамятстве. Лыч с сожалением оглядел ее:
— Я эту стерву оставил бы для себя…
Гусар криво усмехнулся, разглядывая на свет тонкое, холодно блестевшее лезвие ножа, похожего на кинжал. Что бы там содельник ни говорил, они оба понимали — оставить в живых Лукерью невозможно. И потом: как же отказаться от самой сильной части удовольствия! Может быть, для Лыча и не так, но для
