Корабль в бутылке

Любомир Николов Корабль в бутылке

Бутылок было ровно двенадцать — больших и маленьких, круглых и прямоугольных, зеленых и бесцветных. Знатоки меньше всего ценили зеленые, хотя и не пренебрегали ими. Стеклянные бутылки не выпускались уже больше века, но никто из коллекционеров не допустил бы такого святотатства, как пользоваться пластиковой посудой или энергетическими контейнерами, широко распространившимися в последнее время. Искусство есть искусство.

Удобно устроившись в пилотском кресле, Космонавт с гордостью рассматривал свою коллекцию. Выпуклые толстые стекла искривляли очертания моделей, однако это не мешало ему. Миниатюрные копии космических кораблей он знал как свои пять пальцев; закрыв глаза, он мог представить любую из них во всех подробностях, поскольку сам собирал их, клеил, паял металлические части. На это ушли два года напряженного, упорного труда. Э, на нехватку свободного времени грех было жаловаться. Он знал, что время способно убивать, и боялся того мгновения, когда окажется беззащитным перед его могуществом. Пока что его спасали моделирование, требовавшее большого старания, и чувство гордости, которое он испытывал, видя свои детища в разнокалиберных бутылках. Они действительно заслуживали восхищения, ибо делались старательно, педантично, делались человеком, испуганным безжалостным течением времени — часов, дней, недель.

Исключение составлял небольшой пузырек из-под одеколона с моделью первого искусственного спутника Земли. Над ним он работал без должного усердия. Тогда, в первые дни, он еще не знал, что навсегда распрощался с Землей. Но уже в следующих моделях чувствовалась рука искусного мастера. Блестящие фигурки были снабжены антеннами, открывающимися люками на миниатюрных запорах, сквозь иллюминаторы виднелись пилотские кресла, командные пульты. В течение почти четырех месяцев он трудился над моделью «Кентавра» — гигантского звездолета, специально построенного для Третьей трансгалактической экспедиции. Рядом с четырехлитровой бутылкой висела стереофотография настоящего корабля, каждый раз, глядя на нее, Космонавт довольно улыбался — сходство было полным. В затянутой сеткой кабинке лифта виднелись две человеческие фигурки — капитана Эдуарда Бромфилда и первого пилота Филиппа Ростина. Достаточно было нажать одну из трех кнопок на бутылке, и лифт поднимался вверх, фигурки исчезали внутри модели, за их спинами захлопывался люк. С помощью второй кнопки включались двигатели, бутылка наполнялась белым дымом. Третья пока не действовала, но он знал: наступит время, он разберет звездолет и будет год, а то и два терпеливо встраивать в него гиперпространственный двигатель, сконструированный с ювелирной точностью.

Мысль о двигателе заставила его взглянуть на пульт управления. Красная лампочка продолжала светиться с тупым упрямством механизма и хотя ему казалось, что он давно привык к этому, внутри все похолодело, как и два года назад. По десять раз в день он замечал этот зловеще пылающей уголек, но так и не научился сохранять хладнокровие. Человек не может смириться с тем, что он приговорен к пожизненному заключению.

«А что остается делать? — подумал Космонавт. — Принять мысль, что до конца своих дней придется сидеть в этой тесной кабине? Заниматься бессмысленным хобби? Бороться без всякой надежды на успех?»

Но все же он продолжал бороться. За два года он ни разу не признал себя побежденным, и, наверное, ничто не могло его заставить покорно опустить руки.

Беда случилась еще в самом начале полета. Даже подумать смешно, роковую роль в его судьбе сыграл крохотный кристалл — координатный регулятор. В результате какой-то случайности разрушилась его сложная кристаллическая решетка, и корабль стал неуправляемым. Старая, не раз повторявшаяся история… Могущество человека опиралось на пирамиду машин, которые с течением времени становились все сложнее и сложнее. Воздушный шар братьев Монгольфье, самолеты Райта, ракеты Королева… Наконец, появился гиперпространственный двигатель, позволивший летать к далеким звездам, одним прыжком преодолевая полгалактики. Но эта пирамида привносила свою специфику. Первым воздухоплавателям приходилось заботиться в основном о том, чтобы не лопнула оболочка, самолет мог разбиться от малейшей неполадки в работе двигателя, а в XX веке трое американских астронавтов погибли из-за электрической искры, вызвавшей пожар и взрыв на борту. Теперь достаточно было незначительного дефекта в расположении атомов.

Космонавт, летевший на расстоянии тысяч световых лет от Земли в полном одиночестве, не впал в отчаяние. Он упорно сражался с теорией вероятностей, хотя даже бортовой компьютер отказался вычислить его шансы на возвращение в Солнечную систему. Но он продолжал метаться по всему космосу, преодолевая невообразимые расстояния, снова и снова оказываясь на периферии галактики. Иногда среди миллионов звезд ему удавалось найти Солнце. Иногда нет. Навсегда врезались в память мгновения блаженного восторга, когда однажды он оказался всего лишь в двадцати световых годах от желанной цели. И пропасть отчаяния, когда после следующего прыжка в пространстве он оказался в такой глуши, что даже не мог понять, где находится.

Он отдавал себе отчет в том, что шансов на успех практически нет. Но он знал также и то, что корабль останется цел даже после его смерти. Собранная им информация будет сохраняться в памяти компьютера тысячелетия. И он продолжал изучать далекие планеты, накапливая сведения о живых и потухших звездах. Он работал не на себя — на будущее, и это придавало ему силы.

Космонавт встряхнул головой, пытаясь прогнать мрачные мысли. Последнее время они посещали его все чаще. Чтобы отвлечься от них, он решил заняться тринадцатой моделью. Вокруг стоявшей на пульте бутылки были разложены миниатюрные детали, похожие на части, из которых собираются часы. Бутылка была из зеленого стекла, что усложняло работу. Привычным движением Космонавт ввел в горлышко световод, прильнул к окулярам микроскопа и наощупь нашел нужный инструмент.

Открывшаяся глазам картина неизменно подстегивала его воображение. Он забыл о световоде: ему казалось, что он стоит в огромном зале из зеленого стекла.

Прямо перед собой он видел металлическую конструкцию корабля. В воздухе проплывали стальные балки, к концу которых были прикреплены членистые руки манипуляторов, крючья, инструменты. Повинуясь малейшим движениям его рук, они подавали новые детали, крепили их, создавая полное впечатление работы настоящего сборочного цеха.

Легкий шум заставил его оторваться от окуляров, сказочная картина уступила место виду постылой кабины и бесполезного пульта. Шум доносился из кукольного домика, прислоненного к центральному экрану.

Дверь его отворилась, показалась острая мордашка, а затем появился и сам Зверек.

На него нельзя было смотреть без улыбки. Зверек был крошечным, не больше пальца, но держался всегда с уморительной серьезностью. Вот и теперь он с достоинством прогулялся по пульту, а потом улегся на спину и раскинул лапки. Зверек не закрыл за собой дверь, и Космонавт с любопытством заглянул внутрь домика. Там мелькали какие-то тени, вспыхивали голубоватые огоньки, в прозрачном сосуде пузырилась какая-то жидкость.

Он снова задал себе вопрос, над которым ломал голову в течение многих месяцев: был ли Зверек разумным существом, или просто копировал поведение человека, и потому его действия имели зачастую случайный и потому непонятный результат. Но и теперь он не смог найти ответ. Все попытки установить со Зверьком контакт закончились неудачей. Или он был лишен разума, или… Впрочем, как знать, может, взаимопонимание между ними в принципе было невозможно.

Космонавт не знал даже того, как Зверек оказался на борту звездолета. Обнаружил он его совершенно случайно после очередной посадки на практически безжизненную планету. Каким-то образом сумевшее пробраться на корабль существо встретило его, устроившись на пульте и моргая черными бисеринками глазок.

Инструкция строго-настрого предписывала не допускать на борт никаких незнакомых форм жизни, но Космонавт настолько истосковался в одиночестве, что обрадовался непрошенному гостю. Серия экспериментов помогла установить, что гость любит сгущенное молоко, мясные консервы, а также