— Входите.
Вошла.
На кровати лежыт муж без трусов, и делает вид, что читает газету. Я поставила чимадан на пол, и сказала:
— Здрасьте, я по объявлению. Это вы квартиру сдаёте?
— Не сдаю уже. Идите нахуй. — Вдруг неожыданно ответил муж, и снова вытащил каку из пупка.
— А что же мне теперь делать? — Я уже поняла, што шорты мне придёцца отрабатывать по полной, и начала импровизировать: — Уже поздно, ночь на дворе, а я без трусоф, и меня могут выебать грабители. Пустите переночевать, дяденька, я вам денег дам и песду покажу.
— Без трусоф, говориш? А пелотка у тебя лысая? Не воняет ли она тухлой килькой? Может, и договоримся, малышка… — Вова опустил газету, и заорал: — Ой, ты чо напялила, дура? Я ж сказал, чтобы каску не надевала! Фсё, теперь по-новой надо начинать. Испортила такую игру, кот Матроскин, блять…
— Да иди ты нахуй, Вова! — Я сорвала с головы каску, и кинула её в угол. — Нету у меня косынки, нету! Шляпу ему соломенную! Буддёновку с кружевами! Пидорку, блять, с вуалью! Нету ничиво! Или так еби, или сам ищи, чо те надо!
— Ладно, не ори. — Постепенно успокоился муж. — С тельняшкой это ты хорошо придумала. Идея меняецца. Теперь ты будеш потерпевшей. Потерпевшей кораблекрушение. Каска не нужна. Шляпу какбутта бы смыло волной, будем щитать. Иди в ванную, намочи волосы. И заходи снова. Чимадан только не забудь, это ценный девайс. Там у тибя багаж типа.
Заебись. Дубль два. Биру чимадан, выхожу в коридор, иду в ванную, сую голову под кран, возвращаюсь обратно, стучю в дверь:
— Тук-тук, есть кто жывой?
— Кто там, блять, ломицца в два часа ночи? — Слышен бизоний рёв за дверью.
— Это я… — Блею афцой. — Потерпевшая. Каталась на банане, наебнулась прям в воду, и плыла в шторм три часа на чимадане. Я очень устала, и хочу ебацца. Пустите переночевать пожалуйста.
— Ах, бедняжка! Заходи скорее!
Были б фсе такие добрые как Вова, я б горя не знала.
Вхожу. Пру чимадан. Вода стекает с волос за шыворот. Тельняшка воняет плесенью. Шортов кожаных уже не хочецца так сильно, как раньше. На кровати лежыт муж без трусов, и протягивает ко мне руки:
— Иди сюда, потерпевшая. Я тебя согрею. Замёрзла, бедненькая? Ложись, вот, на чимадан. Погрейся с дороги.
Бухаю на пол чимадан, и сажусь на нево жопой. Раздаёцца подозрительный треск.
— Тепло ли тебе, маленькая? — Спрашивает Вова, и слезает с кровати: — Пися не замёрзла? А то она у тебя какая-то синенькая… Давай, я с тобой рядом посижу, пиписечный массаж сделаю.
— Не надо… — Протестую слабо. Мне ж типа полчаса жыть осталось. Я ж типа потерпевшая и вся израненная наверное. — Пися у меня синяя, патамушта умираю я. Дайте мне поскорее кожаные шорты, только не садитесь рядом. Чимадан не выдержыт двоих.
— Не бойся, не бойся, потерпевшая… — Бормочет Вова, и усажываецца на край чимадана. — Это добротный чимадан, качественный. Я на таком Тихий океан переплыл в прошлом году. Хорошый чимадан.
Вова уселся на ценный девайс всей своей стокилограммовой тушей, и провалился в хороший чимадан.
— Блять! Ты где эту рухлядь нашла?! Я чуть яйца не прищемил! — Завизжал муж.
— Где-где, в пизде! — Тоже заорала. — Сказала тебе, мудаку, русским языком: не садись на чимадан! Нет, бля, приспичило ему!
— Да с тобой вечно так: ни украсть, ни покараулить. Ни подрочить, ни поебацца! Чем тут воняет ещё, а? В этой тельняшке твоего прадеда эксгумировали штоле?
— Чо ты орёш?! Это не моя идея была, в два ночи хуйнёй занимацца!
— Не хуйнёй, а еблей, дура!
— Сам дурак! «Синенькая пися…» У меня теперь пиздец комплекс неполноценности будет!
— А у меня яйца травмированы!
— Мозг у тебя травмирован, Вова! Сказала тебе сразу: давай похряпаю. Нет, ему куртуазность нужна! У нево идеи наполеоновские! На чимадане ему подавай! Мудвин!
— Да иди ты в жопу! Второй раз на те же грабли! Если б не я — ты б девстенницей померла бы, наверное! И сними ты этот саван в полоску, щас сблюю!
…Полтретьева ночи.
В комнате горит ночник, и освещает тусклым светом меня, тельняшку, разломанный чимадан, резиновые тапки, Вовины красные яйца, и мою синюю писю.
Куртуазно так, что ахуеть.
— Вов… Ну, давай мирицца, а? Давай, поиграем шоле? Давай, какбутта бы ты пионер будеш в пелотке красной, а я какбутта бы пионервожатая Надежда Канстантиновна. Хочеш, а?
Мужа жалко. Яйца у него красные, ебло пластилиновое, глаза блестят подозрительно. На шорты уже похуй. Нутром чую, свалит он от меня. Как пить дать свалит. А всё потому, што у меня шляпы нету, тельняшка воняет, и чимадан хуёвый. И пися синяя.
— Давай… — Вздыхает муж. — У тебя есть очки и юбка до колена?
— У меня дудка пионерская есть, а очки только пласмассовые, с грузинским носом и усами. Сойдёт?
— Сойдёт. Давай так: я щас выйду в коридор, и три раза оттуда подудю. А ты мне скажеш: «Петров, заебал ты дудеть! Быстро зайди ко мне, щас я тебе пионерский выговор сделаю!» Идёт?
Три часа ночи. Лежу в кровати, нацепив мамин халат говнянского цвета, и грузинский нос с усами. В коридоре натужно дудит в пионерскую дудку Вова. Пися у меня синяя.
Ну, скажыте мне, кто из вас не ебался в три часа ночи в мамином халате, и в очках с усами, и я скажу кто вы.
Вы — щастливые люди.
И вам не нужно ебацца на чимадане, штобы спасти свой брак.
Мне, например, это не помогло.
Хотя, скорее всего, во всём виновата оранжевая каска и пианерская дудка. Хуёвое сочетание.
И синяя пися тут совершенно не причом.
В погоне за прекрасным…
Мы с Юлькой любим всё прекрасное: килограммы баксов, розовых младенцев, качественный кокос, и, конечно же, красивых мущщин.
Красивыми мущщинами на улице просто так не разживёшься. Их искать надо.
В местах, где они водятся.
Сначала мы сдуру искали мущщин в стриптиз-клубах. И даже нашли себе парочку карамелек в стрингах.
И даже потусили пару дней на даче у одной из карамелек, ага.
Но наши надежды на качественный секс рухнули почти одновременно.
Юлькина надежда рухнула в тот момент, когда Юля, преисполненная желания предаться разврату ниибическому, и похоти разнузданной, содрала зубами стриптизёрские стринги, и обнаружила в них…
А вот нихуя она в них не обнаружила. Да.
Поэтому её душераздирающий крик 'ТВОИМ КРЮЧКОМ ТОЛЬКО ВАРЕЖКИ ВЯЗАТЬ, ТАНЦОР ХУЕВ!' разнёсся по всему немаленькому дому, и достиг моих ушей в тот момент, когда моя карамель, смущённо теребя свои трусишки-лоскутики, прокурлыкала мне на ушко: 'А ты знаешь… Я люблю, когда мне попку
