Ершову. — Была б ты нормальной проституткой — ты б сюда не попёрлась, и пизды бы не получила.
— Вот тебе! Вот! — Кричала Юлька, таская свою покупку за бакенбарды. — Пыса шаловливая! Сисек нету! Суп мой, блять, ему протухший! Лидка, неси паяльник!
— Ершова, ты её убила. — Грустно констатировала я факт, и, воспользовавшись тем, что Юлька разжала руки, быстро отпихнула её в красный угол ринга. В синем углу осталась лежать изодранная тушка путаны.
— Совсем, что ли? — Юлька посмотрела на свои руки, а потом на израненного врага. И глаза её увлажнились: — Ты хоть успела у неё спросить, как заставить Толика хуй помыть?
— Спросить успела. А вот ответить она уже не смогла. Ты убийца, Юлия. Смотри мне в глаза. Ты убийца.
— Он его не моет… — Раздалось из помойного ведра, и мы с Юлькой обернулись на голос.
— Так и знала. — Совершенно человеческим голосом ответила Ершова, и всплеснула руками: — Сорвался такой план… Разрушилась вдребезги такая надежда… Путан Воскресе.
— Воистину Воскрес. — Ответила на автомате, и отвесила Юльке подзатыльника: — Не богохульствуй, нехристь. Ты убийца, не забывай.
— Да какая убийца… — Ершова поднялась из красного угла ринга, хрустнула поясницей, сделала шаг к синему углу, и неожиданно протянула руку: — Вставай, Катька. Супу хочешь горохового? Только попробуй сказать, что он протухший. Клевета это. На жалость Толясик давить горазд. Как ты вонь эту терпела только, а? Я даже трусы его никогда в руки не беру. Я их на веник заметаю, и в мусорку сразу. А ты, поди, в руки его брала… Бедняга…
— И в рот… — Послышалось откровение из помойки. — И в рот…
— Господи, помилуй… — Ершова вдруг ринулась к балкону, распахнула створки своего гардероба со стратегическим запасом, и достала оттуда банку: — Варенья хочешь, а? Клубничное, сама варила. В рот… Щас сблюю. Поешь варенья, поешь. Лидка, что ты встала? Возьми, вон, себе домой пару баночек, да побольше. Что я, жадина что ли? Кстати, дай ботфорты?
— Хуй тебе, Юля, а не ботфорты. А варенья я возьму. И даже три баночки. Я ж это заслужила. И четвёртую мы прям щас и откроем. И вкусим клубники душистой. Катька, вставай, отметим твоё чудесное спасение.
Через пять минут три столовых ложки со звоном воткнулись в пятилитровую банку клубничного варенья…
Про Алексаняна
— Ну и?
— А нихуя?
— А хуле так?
— А в душе не ебу..
Я посмотрела на Алексаняна. Судя по честным глазам — он не врал.
А если судить по волосам в Алексаняновских ноздрях — не врал ни разу даже. Ибо, когда Алекс безбожно песдил, у него козявки из носа сыпались. Вот крест на пузе — не вру!!
Ну, не то, чтобы они лавиной из него пёрли, но хоть одна козявка — да вывалицца невзначай. И тут уж каждому понятно — песдит. Песдит, жопа волосатая!
Тогда Алекс плотно сидел на винте. И с завидной регулярностью его посещали различные видения. Иногда свои видения он зарисовывал *а художник из Алекса как из меня тётя Ася*, и все с благоговением и страхом рассматривали непонятное нечто, с надписью «Да здравствуют двужопые жывотные!» и «Третий почёс. Амвон.»
А иногда он свои видения описывал на словах. К сожалению, не тем людям.
Потому что как-то Алекс увидел 12 апостолов, гуляющих по его дверному косяку, и, когда один из них подошёл к Алексу, сел на его волосатую грудь, и посмотрел в небритое Алексаняновское лицо своими добрыми жёлтыми глазами, и сказал: «Грешен ты, мой армянский сын. Очень грешен. Третьего дня ты предался бесовскому искушению, и наелся препаратов лекарственных, отчего тебя тошнило нехуйственно, и снова ты видел Великого Гамми. А это богомерзко, и караецца строго. Так что, поднимай немедленно туловище своё кривое, да явись под светлы очи отца Харитона, что заведует приходом сельским на Олонецкой улице, в отделении полицейском..» — Алекс незамедлительно рванул по указанному добрым апостолом адресу, и сбивчиво рассказал оперуполномоченному Кравцову про желание Бога и наместника его.
..Когда через 2 месяца похудевший Алекс вернулся из Семнадцатой больницы, видения у него почти прекратились.
До позавчерашнего дня.
Позавчера Алексу было видение, что бакс подорожает в несколько раз.
На дворе стоял август 1998 года, а на календаре было 16 число..
Нервно почёсывая пах, Алекс, оглядываясь по сторонам, тихо шептал мне на ухо:
— Слышь, Лидос, беспесды говорю: завтра бакс будет тридцатку стоить. Ага. Это сегодня он по 6 рублей, а завтра песдец буит. Мне Гамми сказал. Знаю, ты не любишь Гамми. Я тоже его терпеть не могу, у него рожа паскудная, и пьёт он много… Но вот щас, чую, не песдил он… Чё говорю-то: бабки есть? Пайди ща баксы купи… Купи!
Купи баксы! Купи баксы! Купи-купи-купи!
В башке это засело почему-то наглухо. Пока шла домой, в голове уже пели рэп три негроида: «Лида, давай, баксы покупай! Иоу!»
Ясен хуй, купила 3 тыщи баксов. На все бабки, что нашла у мужа в шкафу.
Писдоф я получить не успела, потому что наступило утро 17 августа, а вместе с ним и дефолт.
Потыкав в кнопки телевизора, и узрев по всем каналам ниибические очереди в обменники — я стартанула к Алексу. И состоялся у нас продуктивный диалог, с которого начато повествование.
Стремясь увидеть добрые глаза Алексаняна с огромными зрачками, я в душе надеялась, что Алексу про дефолт рассказал нихуя не синий Гамми… И именно Алекс должен был мне ответить на вопрос: «Когда всё это кончится????»
Но Алекс был молчалив как аксакал, и только нервно чесал свои Фаберже.
Он не знал.
Он и не мог ничего знать.
Потому что Алекса выгнали из школы ещё в седьмом классе за публичную токсикоманию.
Но во всём остальном Алекс являлся для электората незаменимым экспертом по житейским делам. А ещё Алексанян иногда впадал в нирвану, и провозглашал себя лекарем.
К нему тянулась череда друзей, страдающих похмельем, которых Алекс лечил с помощью силы от Гамми и люстрой Чижевского.
Вы видели люстру Чижевского? Знаменитую люстру Чижевского…
Нагромождение железок, весом под 30 килограмм?
Раньше сия роскошь присутствовала в каждой поликлинике любого российского города. Она ионизировала воздух, и излечивала астматиков.
Как подобный раритет оказался у Алекса — никто не знает. Равно как никто не знает откуда у него в туалете огромная рация, размером с чемодан, и большой каменный уличный цветник с ромашками на балконе…
И вот в череде страждущих исцеления появился Павел.
У Павла был флюс и большое недоверие к Алексаняновским способностям.
Но флюс мучил больше недоверия, и Павел рискнул..
— Ложись, болезный!! — прогремел голос Великого Алексаняна. — Ложись под Волшебную Исцеляющую Люстру Чижевского, и впусти в себя дух Гамми!!!
Павел лёг на пол, с опаской глядя на устрашающую конструкцию похожую на скелет
