— Тысяча рублей.
Паша насторожился, и прикрыл руками зад.
— Кому тысячу рублей?
— Тебе! — лучисто улыбался джигит, помахивая перед Пашиным лицом голубой бумажкой. — За баб этих, что ли?!
— За красавиц, брат! За красавиц этих! Беру обеих!
Паша мгновенно перевёл тысячу рублей в бутылки пива, и протянул руку джигиту:
— Павел.
— Артур.
…Через десять минут проданный товар уехал в «шестёрке» Артура, а Паша сидел у магазина на ящике пива, и набирал номер Генри.
Уж если попёрло — надо идти до конца.
Осень и жопа
Осень придумали враги. Не иначе.
Осень наверняка придумали фашисты…
Не ту осень, растворившись в которой, Пушкин ваял свои гениальности, не догадываясь о том, что ими будут мурыжить не одно поколение школяров…
А МОЮ осень.
Склизкую, мокрую, серую, и непременно сопливую.
МОЯ осень — это не просто время года.
Это моя агония, и мощный катализатор к деградации. А так же благодатная почва для разного рода комплексов неполноценности.
Первого сентября, просыпаясь в шесть утра, чтобы отвести ребёнка в очередной класс, в школу, я вижу в зеркале СВОЮ ОСЕНЬ.
У неё глаза ослика ИА, проебавшего свой хвост, унылый нос пособника старого генетика Папы Карло — Джузеппе и скорбная фигура, с которой Церетели ваял своих зомби на Поклонной горе.
Это мой крест, который мне предстоит нести почти полгода.
— Юлька! — ору в телефонную трубку. — Моё зелёное платье ты угнала? Ну, то, стрейчевое, проститутское?
— Я. — Живо отзывается Юлька, и интересуется: — Комиссарским телом побарыжить решила на досуге? Любовь продажная щас, кстати, в цене упала. Поэтому верну тебе не только твоё платье, а впридачу дам бешеные сапоги. А? Берёшь?
Бешеные сапоги я не возьму. Тому есть ряд веских причин.
Первая: размер. Моя лыжа тридцать восьмого влезет в бешеный сапог тридцать пятого только с вазелином, которого у меня тоже нет.
Вторая: цена. Бешеные сапоги Юля покупала ещё пять лет назад почти за восемьсот баксов в магазине для стриптизёрш. С тех пор цена на это непотребство существенно не снизилась.
Третья: бешеные сапоги — это ботфорты, закамуфлированные под кожу зебры, на двадцатисантиметровой шпильке, и десятисантиметровой платформе.
Поэтому сделка не состоялась.
— Нет. Бешеные сапоги не возьму. Но не откажусь от зелёных бусиков. В подарок.
Уж если наглеть — так по полной.
— Бусики… — Юлька задумалась. — Бусики-хуюсики… Зелёненькие бусики…
Я терпеливо жду ответа.
— Подавись ты ими, жаба старая! — скорбно говорит Юлька, а я ликую. — Кстати, а куда ты в этом дерьме идти намылилась?
Ликование быстро угасло, а я, отчего-то смущаясь, начинаю оправдываться:
— Ты только не ржи, ладно? Мне это платье в четырнадцать лет Лёшка подарил. На день рождения. Тогда это модное платье было. Я в нём к Маринке на свадьбу пошла, и мужа себе там накопала. А всё потому, что платье… такое вот… Потом Сёма попросила его на денёк, пошла в нём на днюху, и её там выебали. Понимаешь? СЁМУ! Выебали!!! — в трубке послышалось цоканье языком. Юлька прониклась волшебными свойствами платья. Если уж даже Сёму в нём кто-то выеб — это стопудово не шмотка, а адский талисман. — Так вот, верни мне платье. Я хочу проверить, как оно там… Налезет на меня? Проверить хочется…
— Пиздишшшшшшшш… — прошипела Юлька. — Небось, напялишь, да попрёшься в нём куда-нибудь. В тихой надежде, что тебя сослепу какой-то нетрезвый гражданин отпользует в позе низкого поклона, а потом женится!
Я неестественно возмутилась, как английский лорд, пойманный на краже носового платка:
— Я??!! В нём пойду??!! Как продажная женщина неопределённого возраста??!! Нет! То есть, да… Короче, у одного моего знакомого день рождения…
И замолчала.
— Хо-хо-хо! — басисто захохотала Юлька смехом Санта-Клауса. — День рожденья, праздник детства… На кого сети расставляешь, ветошь? Кого погубить хочешь? Чья судьба предопределена? Кто будет стягивать с тебя зелёный бархат, и путаться в застёжках лифчика? Кто с похотливым рыком разорвёт на тебе труселя с Дедом Морозом на жопе, и овладеет тобой, противно скрипя ароматизированным презервативом со вкусом банана?
— Ты его не знаешь! — в исступлении кричу я, и с ненавистью запихиваю в мусорное ведро трусы с Дедом Морозом. На жопе.
Юлька в трубке замолчала. Потом поинтересовалась:
— Труселя щас выбросила, что ли?
— Дура. — Ответила я, и заржала.
— Старая гейша! — ответила Юлька, и добавила: — Завтра заеду в Москву, завезу тебе твоё волшебное дерьмо. — И подытожила: — Вот бабы до чего докатились… Платью чуть не четверть века, самой послезавтра на пенсию выходить, а всё туда же…
На следующий день Юлька приехала ко мне в зелёном платье, с порога выдав отрепетированную речёвку про то, что лишний пакет в руках тащить не хотелось, пришлось этот хлам на себя напяливать, и в оконцовке поведала, что её так никто и не выебал.
Так ко мне вернулось моё платье.
И зелёные бусики.
И Юлька.
И новые трусы, Юлькой же и подаренные.
С кошачьей мордой.
Спереди.
Осень — это не просто паршивое время года.
Осень — это не только дожди, сырость и грязные островки снега на кучах гниющих листьев.
Осень — это жопа.
МОЯ жопа.
В прямом смысле.
Потому что, с наступлением осени, моя жопа начинает стремительно расти. Во все стороны.
Нет, у меня не растут сиськи, не вырастают новые зубы, не увеличиваются в объёме ресницы… Зачем?
У меня растёт жопа. Прямо на глазах.
