— Ты ж обещал, чмо… — Обречённо напомнила я, понимая что миня гнусно наебали.
— Я щущуть… Я только туда и обратно, ага?
Свитер мой швырнули на пол, и теперь пыхтели над джинсами.
— Ага…
А хуле делать-то? Сама ж сюда припёрлась, уродины кусок… Вот и не ной типерь.
… Я лежала на деревянном столе, и пела про себя: «Ведь я простой студент, а ты просто пацан, и все завидуют нам, таким простым друзьам!»
Нацепляв спиной множество заноз, я трижды пропела песню про студента, но Сирожа отчего-то не кончал.
— Кончай уже, бля! — не выдержала я, ощющая, как занозы стали появляцца и в моей жопе.
— Ща, ща… Подожди… Тут говнищем пасёт, я так не могу… — пыхтел мерский наёбщик, и тихо шептал: — Памела Андерсон… Большие сиськи… Да, да! Я хочю тебя, девочка мая!
Сука. Мерская тварь. Но, на самом деле, мне было уже до пизды, чо он там себе представляет, чтоб наконец кончить. Жопа болела шопесдец.
— ПАМЕЛААААААААААААА!!!! — взревел Сирожа, и обильно кончил куда-то на пол.
— Наконец-то… — сухими губами прошелестел мой рот, и я, кряхтя, сползла со стола.
— А чо вы тут делаете? — раздался сбоку гундосый голос, и отчаянно завоняло сраньём.
Я ойкнула, и плюхнулась на стул, закрыв одной ладонью и обе сиськи, и до кучи песду.
— ПАШОЛ НАХУЙ, ПИДАР!!!! — одновременно завопили Сирожина глотка и мой пересохшый рот, а Вовчик заинтересовался:
— А чо это такое?
Мы не успели среагировать, и Вовчик, присев на корточки, тыцнул пальцев в то, что нахуячил на пол Сирожа, благодаря сиськам Памелы Андерсон…
— Это что? — спросил племяннек, и сунул палец в рот.
— Это пиздец. — Грустно то ли ответил, то ли подвёл итог Сирожа, и посмотрел на меня.
А меня уже не было.
Закрыв одной рукой рот, а в другой крепко сжимая свои шмотки, я неслась по тёмным коридорам сауны для железнодорожников, и думала только о том, чтоб успеть добежать до сортира. Причом, где находицца этот сортир — я нихуя не знала.
Гулким эхом за моей спиной отдавался Сирожын голос:
— Йуный партизан, бля! Следопыт ебучий! Какого хуя ты припёрся, жертва аборта????
Я бежала долго-долго… И мне даже блевать расхотелось.
И, наоборот, очень захотелось жыть, когда я обнаружила за какой-то случайной дверью выход на улицу, и Сирожын драндулет.
Судорожно напялив на себя джинсы и свитер наизнанку, я вскарабкалась на веласипет, и въебала по дороге.
Наверное, добрый Боженька иногда обо мне вспоминает, и кидает щедрой рукой утешытельные призы, патамушта через полчаса езды по тёмному лесу я, наконец, выкатила на знакомую дорогу, ведущую к моей даче.
Три последующих дня я пролежала на животе, по-партизански терпеливо перенося процедуру вытаскивания заноз из моей жопы и спины, и примерно в тоже время вдрук отчотливо поняла, что я Сирожу больше не люблю.
Потому что он меня наебал и выебал.
Потому что так и не дал мне двести рублей, и не накормил пироженками.
Потому что он просто мерский пидр, и любит не меня, и даже не мою песду, а какую-то резиновую Памелу Андерсон.
А ещё у нево есть друк Вася с племянником Вовчиком.
Этого было достаточно, чтоб я всю жизнь зеленела литсом от имени Вова, аццки ненавидела деревянные столы и велосипеды, и категорически отказывалась ходить в сауну.
Кто ж ево знаит, чо там за племяннеки у местной охраны…
Праздничный пирог
Я Восьмое Марта не люблю. С утра на улицу не выйти — кругом одни пианые рыцари с обломками сраных мимоз. И все, бля, поздравляют ещё. 'Девушка,' — кричат, 'С праздником вас! У вас жопа клёвая!'
А твой собственный муш (сожытель, лаверс, дятька 'для здоровья' — нужное подчеркнуть) — как нажрался на корпоративной вечерине ещё седьмого числа вечером — так и валяецца до трёх дня в коридоре, с вывалившимся из ширинки хуем, перемазанным оранжевой помадой. Нет, он, конечно, как протрезвеет — подорвёцца сразу, и попиздячит за мимозами и ювелирными урашениями грамма на полтора весом, но настроение всё равно нихуя ни разу не праздничное.
Некоторое время назад я прикинула, что Восьмого Марта гораздо логичнее нажрацца с подругами в каком-нить кабаке-быдляке, а без сраных мимоз я обойдусь. Поэтому выключаю все телефоны ещё шестого числа, чтоб восьмого не стать жертвой пианых рыцарей, и жыву себе, в хуй не дую.
И с подарками не обламываюсь. У меня сынуля — креативит дай Бог каждому так. То на куске фанеры, размером полтора на полтора метра, выжигает мой облик с натписью 'Я тебя люблю' (называецца картина 'Милой мамочки партрет'. Я там немножко лысовата, с одним ухом, в котором висит серёжка размером с лошадиный хуй (формой тоже похожа), покрыта сине-зелёными прыщами (сын у меня реалист, рисовал с натуры, а у меня за три дня до начала критических дней завсегда харя цветёт) и улыбаюсь беззубым ртом), то вырежет из куска обоев двухметровую ромашку, и я потом три дня думаю куда её присобачить…
В общем, мальчиком я своим горжусь сильно, но в прошлом году сынуля меня подставил. Сильно подставил. Капитально так.
Всем известно, что в любом учреждении Восьмое Марта отмечают седьмого числа. Школа — тоже не исключение. Всё как положено: празничный концерт, мальчики дарят девочкам хуйню разную, а родители, тряся целлюлитом, быстро сдвигают в классе парты, и накрывают детям поляну. Для чаепития. Ну там, пироженки всякие покупают заранее, печеньки и прочие ириски.
Честно скажу — не люблю я такие мероприятия. Стою как овца в углу, скучаю, и ничего не делаю. Потому как ко мне у родителького комитету давно доверия нет. На мне крест поставили ещё три года назад, когда я на родительское собрание припиздячила в рваных джинсах с натписью ЖОПА на жопе, и в майке с неприличным словом ЙУХ. Ну, ступила, ну, не подумала — с кем не бывает…. Однако, меня в школе не любят, и за маму не считают.
В общем, это я к тому, что для меня походы на вот такие опен-эйры — это пиздец какая каторга. Только за ради сына хожу. Чтоб, значит, спиктакли с ево участием посмотреть. Кстати, мне кажецца, что моего мальчега в школе тоже не любят. Иначе, почему ему вечно достаюцца роли каких-то гномиков-уёбков, зайчиков в розовых блёстках, а один раз он изображал грязного падонка, которого атпиздили какие-то типа атличники строевой подготовки, хором распевая незатейливую песенку типа 'Ты ленивый уебан! Это стыд, позор, и срам! Быстро жопу ты подмой — будешь бля пиздец ковбой!'? Что-то типа так. Там всё складно было, но я уже не помню.
Ну вот. Значит, на календаре — шестое марта. Одиннадцать часов вечера. Я, чотам греха таить, собралась бездуховно поебацца с бойфрендом Димой, пользуясь тем, что сын остался у своей бабки, которая, в свою очередь, была намерена жостко дрочить Андрюшу на предмет знания своих реплик в очередном гомо-педо-спектакле.
Уж и Дима пришол, и я уж обрядилась в традиционный пеньюар для ебли, и всё уж шло к тому, что меня щас отпользуют в позе пьющево оленя, но вдруг зазвонил телефон.
Я, не глядя на определитель номера, схватила трупку, и вежливо в неё спросила:
