— Ну что, доктор?
— Что ж, сударыня, я надеюсь, что дело не столь серьезно, как показалось мне в первый момент.
— Значит, он не умрет? — вскричала она.
— Нет. Не думаю.
— Вы ручаетесь?
— Нет. Я хочу сказать одно: я надеюсь, что имею дело с сильным ударом в области живота без повреждений внутренних органов.
— Что вы называете повреждениями?
— Разрывы.
— Откуда вы знаете, что у него их нет?
— Я так предполагаю.
— Ну, а если они есть?
— О! Тогда это дело серьезное.
— И он может умереть?
— Да.
— Очень скоро?
— Очень скоро. Это дело нескольких минут, а то и секунд. Но вы не волнуйтесь, сударыня — я уверен, что он поправится недели через две.
Она слушала с глубоким вниманием, Стараясь все узнать и все понять.
— Какой разрыв может быть у него? — продолжала она.
— Например, разрыв печени.
— А это очень опасно?
— Да… Но я был бы удивлен, если бы теперь наступило какое-нибудь осложнение. Войдемте к нему. Это ему нисколько не повредит, напротив, — он ждет вас с таким нетерпением!
Первое, что увидела графиня, войдя в комнату, было иссиня-бледное лицо на белой подушке. Свечи и пламя камина освещали его, обрисовывали профиль, сгущали тени; графиня различила глаза на этом мертвом лице — они глядели на нее.
Все ее мужество, вся энергия, вся решимость разом исчезли — это было осунувшееся, искаженное лицо умирающего. Ведь она видела его совсем недавно, и вот во что он превратился; это был призрак. «О, господи!» — беззвучно прошептала она и, дрожа от ужаса, подошла к нему.
Чтобы успокоить ее, он попытался улыбнуться, но вместо улыбки на лице его появилась страшная гримаса.
Подойдя к постели, она осторожным движением положила обе руки на руку Оливье, вытянутую вдоль тела.
— О, мой бедный друг! — еле выговорила она.
— Ничего! — не повернув головы, совсем тихо сказал он.
Она смотрела на него, потрясенная этой переменой. Он был так бледен, словно в жилах у него не осталось и капли крови, щеки ввалились, как будто он всосал их, а глаза запали так глубоко, точно их втянули внутрь на ниточке.
Он прекрасно понял, что его подруга в ужасе, и вздохнул.
— В хорошем же я виде!
Все еще не отводя от него пристального взгляда, она спросила:
— Как это случилось?
Ему стоило больших усилий заговорить, и по лицу его то и дело пробегали нервные судороги.
— Я не смотрел по сторонам… я думал о другом… О да… совсем о другом… и какой-то омнибус сшиб меня и переехал мне живот…
Слушая его, она словно видела все это своими глазами.
— Вы разбились до крови? — спросила она со страхом.
— Нет. Я только немного ушибся… и немного помят.
— Где это произошло? — спросила она.
— Точно не знаю. Далеко отсюда, — совсем тихо ответил он.
Доктор подкатил графине кресло, и она села. Граф стоял у изножия кровати, повторяя сквозь зубы.
— Ах, бедный Друг мой… бедный друг мой!.. Какое ужасное несчастье!
Для него и в самом деле это было большое горе — он очень любил Оливье.
— Но где же это случилось? — повторила графиня.
— Я и сам толком не знаю, или, вернее, не могу взять в толк, — отвечал доктор. — Где-то около Гобеленов, почти за городом! По крайней мере извозчик, который доставил его домой, сказал, что привез его из какой-то аптеки этого района, а в аптеку его принесли часов в девять вечера!
Наклонившись к Оливье, он спросил:
— Правда, что это случилось около Гобеленов? Бертен закрыл глаза, как бы стараясь припомнить.
— Не знаю, — прошептал он.
— Но куда же вы шли?
— Я уже не помню. Шел, куда глаза глядят.
У графини невольно вырвался стон; ей не хватало воздуха; потом она вытащила из кармана платок, прижала его к глазам и отчаянно разрыдалась.
Она понимала, она догадывалась! Что-то невыносимо тяжелое легло ей на душу, ее терзали угрызения совести: зачем она не оставила Оливье у себя, зачем она выгнала его, вышвырнула на улицу? И вот он, пьяный от горя, упал под омнибус.
Все таким же глухим голосом он проговорил:
— Не плачьте. Мне от этого только тяжелее. Сделав над собою страшное усилие, она перестала плакать, отняла от лица платок; ни один мускул не дрогнул больше на ее лице, и лишь из широко раскрытых глаз, которых она не отводила от Оливье, медленно текли слезы.
Они неподвижно глядели друг на друга, соединив руки на простыне. Они глядели друг на друга, забыв о том, что здесь находятся люди, и в их взглядах читалось сверхчеловеческое волнение.
Только между ними двумя быстро, безмолвно и грозно вставали все их воспоминания, вся их, тоже раздавленная, любовь, все, что они вместе пережили, все, что соединяло и сливало их жизни в единый поток.
Они глядели друг на друга, и их охватывало непреодолимое желание о столь многом поговорить, столь много сокровенного и печального услышать, им так много надо было еще высказать, что слова сами рвались с их уст. Она поняла, что необходимо любой ценой удалить обоих мужчин, стоявших позади нее, что она должна найти какой-то способ, придумать какую-то хитрость, что на нее должно снизойти вдохновение, — ведь она так Изобретательна! И она стала ломать себе голову, не отводя глаз от Оливье.
Ее муж и доктор тихо разговаривали. Речь шла о том, какой уход нужен Бертену.
— Вы пригласили сиделку? — спросила графиня, обернувшись к врачу.
— Нет. Я считаю, что целесообразнее будет прислать дежурного врача: он с большим знанием дела сможет следить за изменениями в состоянии пострадавшего.
— Пришлите и сиделку, и дежурного врача. В таких случаях лишних забот не бывает. Нельзя ли вызвать их прямо сейчас, на эту ночь — ведь вы не останетесь здесь до утра?
— Нет, я, в самом деле, собираюсь домой. Я здесь уже четыре часа.
— Но по дороге домой пришлите сиделку и дежурного врача!
— Ночью это довольно трудно. Во всяком случае, я попытаюсь.
— Это необходимо!
— Пообещать-то они могут, но вот приедут ли, это уже другой вопрос.
— С вами поедет мой муж и привезет их волей или неволей.
— Но нельзя же вам, сударыня, оставаться здесь одной!
