как обычно, положил у себя под боком.
Я устроился рядом, тоже отказавшись от ужина. Есть мне вдруг расхотелось.
Тайга чутко молчала. Только вершины деревьев слегка покачивались и глухо шумели. Наверное, по ним ходил верховой ветер. Иногда в этой настороженной тишине раздавались непонятные звуки. То где-то заскрипит, то ухнет... Я подумал, что одному на этом бугре было бы совсем жутко, и по достоинству оценил могущество локтя. Вот рядом со мной один Димка, а мне уже и не так страшно. Вдвоем мы — сила! А если бы нас было трое, четверо?..
Размышляя, я и не заметил, как Димка вылез из-под пальтишка, приподнялся на четвереньках и уставился куда-то. Я спросил, что там такое. Димка молча повел рукой, не то отмахиваясь, не то показывая, трудно было понять. Тогда и я встал на четвереньки, затаил дыхание.
— Ну, видишь?
Я ничего не видел.
— Глянь сюда,— дернул меня за рукав Димка. Я перевел взгляд в ту сторону, куда он показывал, и наконец увидел какие-то странные бледные всполохи. Так вспыхивают и тут же гаснут сырые дрова, когда их начинают раздувать.
— Что это? — спросил я шепотом, точно боялся, что нас могут услышать.
— А я знаю,— зябко передернул плечами Димка.
Мы снова легли. Каждый из нас делал вид, что засыпает. Но я-то понимал, что Димке сейчас не до сна. Мне стало страшно, как бывает перед лицом чего-то таинственного, пусть это таинственное и не представляет прямой опасности.
Такое чувство я испытал, когда мы жили в деревне. Отец взял меня с собой на пашню, на бригадный стан. Вечером все сидели у костра и ужинали. За день люди умаялись возле молотилки и сейчас отходили понемногу, начинали шутить и смеяться. И в это время кто-то из женщин ахнул: «Смотрите, страх какой!» Все обернулись. Из темноты горели чьи-то огромные немигающие глаза. Наступила минутная заминка. Потом дядя Иван, отцов брат, схватил вилы и двинулся на те глаза:
— А ну, мужики!
За ним двинулись еще пять-шесть человек. Каждый вооружился вилами или палкой, кому что попалось под руку.
Шагах в тридцати от бригадного стана пролегала дорога, за дорогой стояли стожки сена. На одном из них и горели глаза неизвестного чудовища.
Мне было тогда лет семь, я еще не ходил в школу, и очень перетрусил. Сначала я прижимался к отцу, а когда тот ушел с мужиками, захватив топор, которым повариха колола дрова,— прилип к ней, к поварихе. Она крепко обняла меня, шепнула на ухо: «Что ты, глупый? Это, наверное, кто-то озорует...» Но руки и у нее дрожали.
Это и в самом деле оказалась шутка, подстроенная кем-то из ребят. Известная история с выдолбленной тыквой и зажженой внутри тыквы свечкой... И хотя скоро все открылось, можно было и посмеяться,— людям было не до смеха.
Так и теперь. Мы оба — Димка и я — делали вид, что спим, и оба не спали. Я согрелся от Димкиной спины и перевернулся на другой бок. Перевернулся и Димка. Я напряг слух, затаил дыхание. Напряг слух, затаил дыхание и Димка. Иногда я приподнимал полу пальтишка, которым мы укрывались, и вглядывался в кромешную темень. И тотчас то же самое делал и Димка.
Но как нам ни было жутко, усталость взяла свое. Я уснул. Сон в конце концов сморил и Димку. Рано утром, разлепив глаза, я услыхал его храп.
Глава вторая
Кто не ночевал в тайге, как мы с Димкой, тот вряд ли поймет, какое это счастье проснуться рано утром, еще до восхода солнца, и снова увидеть деревья, травы в росе — хоть черпай ее пригоршнями — и зеленые горы на горизонте.
— Вставай, хватит дрыхнуть! — заорал я, вскакивая на ноги.
Димка нехотя встал, размялся, огляделся кругом. Вчерашнего чертова болота не было и в помине — оно осталось позади — зато с другой стороны открывалась широкая долина, огражденная лесистыми горами. По вершинам, выступавшим из тумана, мы поняли, что среди деревьев много кедров.
Я вспомнил страхи, пережитые нами вчера вечером. Сейчас даже смешно было подумать, что здесь чего-то можно бояться.
— Глянь, глянь, там, внизу, кажется, ручей. Сейчас мы сварим чего-нибудь пожевать. Без еды, как без воды, ни туды и ни сюды,— засмеялся Димка.
Но что это? В том месте, где вчера кромешную темень разрывали бледные всполохи, сейчас курился дымок. Люди? Мы взвалили рюкзаки на плечи и, скользя по склону, скатились вниз. Скоро мы вышли к приземистой избушке с навесом у входа, какие ставят охотники. Возле костра, на суковатом бревне, сидели двое и аппетитно уплетали какое-то варево. Один из них, рыжеволосый и бородатый, показался мне совсем старым. Второй, бритый и худой, был заметно моложе.
— Здравствуйте!
Рыжеволосый поднял голову и посмотрел на нас удивленно, как смотрят на пришельцев с других планет. Потом он облизнул ложку, медленно встал и сделал шаг в нашу сторону. Я заметил, что он немного припадает на одну ногу.
Димка начал путано объяснять, как мы здесь очутились. Я поддакивал, бессмысленно повторяя слова за Димкой.
— За шишками пошли, по берегу Китатки, да сбились с дороги...
— Да, сбились,— повторял я, как попугай.
— Китатка пропала, ну точно сквозь землю провалилась...
— Да, как сквозь землю провалилась,— вторил я, уже не в силах остановиться.
— За шишками, говорите? — переспросил рыжеволосый.
— Да, за шишками,— разозлился я. Мне вдруг стало противно, что я все повторяю и повторяю.
— Ну и где же ваша Китатка?
— Если бы мы знали,— уныло проговорил Димка.
— Ну вы и даете, елки-палки! Ищете рукавицы, а они за поясом. Китатка-то — вот она, рядом!
И тут я услыхал приглушенный плеск воды. А потом, в просветах меж кустами, разглядел и саму речку. В этом месте она совсем узкая, походит скорее на ручей, чем на речку. На другом, более высоком берегу, стояли как бы вразброс веселые березы, темные хмурые пихты и отливающие бронзой кедры. На кедрах было много крупных шишек. Сорок первый год выдался урожайным.
— Ну, сбрасывайте свою поклажу да садитесь, отведайте нашей дичинки,— помягчел рыжеволосый.— Из Заречинска, говорите? Да от Заречинска досюда шагать и шагать... Неужели нигде ближе не нашлось шишек?
— Не нашлось,— вздохнул Димка.
Мы сложили свои рюкзаки у входа в избушку, под навесом. Здесь тоже чернело кострище и стоял таганок. Наверное, на случай, если зарядят дожди.
— Садитесь, пацаны, не стесняйтесь...
Рыжеволосый сунул Димке свою ложку, кивнул бритому, тот вытер свою ложку о подол рубахи и подал мне.
— Глухарка вчера на мушку попалась,— пояснил хозяин, показывая на котелок с варевом.— Постная, кожа да кости, но есть можно...— Он опять внимательно оглядел нас с Димкой.— Что ж, давайте знакомиться, если так. Я Николай Степаныч, можете звать меня просто дядей Колей. А это Федя, мой напарник, нас с ним водой не разольешь и ветром не раздуешь. Правда, Федя?
— Ага,— сузил в щелку смеющиеся глаза тот, кого звали Федей. Он достал из кармана широких брюк расшитый шелком кисет, свернул цигарку и прикурил от головешки.
