страдавшей девушке могут разжечь желание в груди человека, сделавшего искусство любить своим знаменем.
Но каковы были реальные шансы на то, что Бруно Брайан, барон Монреале, любимец женщин, внимание которого оспаривало множество претенденток, влюбится именно в нее? Высший свет был полон дам, сочетавших с природной красотой прелесть богатства и завидного положения в обществе, и все они были к его услугам. Почему же именно она? Почему именно некая Карин Веньер, родившаяся двадцать шесть лет назад на горе Сан-Виджилио в Лана д'Адидже, провинция Тироль, на старой ферме, засыпанной снегом, пушистым и белым, как на рождественских открытках? Почему она, а не богатые наследницы с громкими именами и километровыми родословными? Она могла считать себя удачливой и благословлять собственную предприимчивость хотя бы уже за то, что благодаря своей феноменальной памяти и недюжинным способностям, а также знаниям, приобретенным в колледже, сумела стать незаменимой, высокооплачиваемой секретаршей.
Мужчины, приближавшиеся к ней по разным причинам, но с одной и той же целью, после первой же попытки начинали понимать, что броня этой новоявленной Жанны д'Арк непробиваема. Она была необыкновенным существом, не подпадающим под общий ранжир: не искала ни покровителей, ни флирта, ни романов, ни брачных уз. Она старалась создать у посторонних впечатление о себе как о существе бесполом, несмотря на всю свою красоту, заинтересованном только в работе. В результате рождались всякого рода подозрения, в том числе и о тайной склонности к своему собственному полу.
Карин не обращала внимания на сплетни, оставаясь верной раз созданному для себя образу, отказываясь от женских радостей. Только когда она встретила Бруно, ее броня дала трещину, и она влюбилась с такой силой, что порой испытывала к нему глубокую ненависть.
В эту августовскую ночь в Сен-Тропезе она, почти не сознавая того, начала воображать себя Золушкой, а Бруно – новым Белым Рыцарем. На самом же деле она была всего лишь несчастной дурочкой, заклейменной темными пятнами прошлого, сознающей свою закомплексованность и ограниченность. Она не умела поддерживать разговор в том непринужденном и элегантно-развязном тоне, который легко усваивают люди, рожденные в богатстве, о престижных курортах знала в основном понаслышке и лишь изредка, вот как сейчас, посещала их, когда этого требовала работа. Она не умела играть ни в теннис, ни в гольф, не ездила на лошади, а в воде чувствовала себя уверенно, только принимая ванну. Зато она каталась на лыжах, как богиня, и управляла санями со скоростью ракеты, ведь родилась и выросла она в горах.
Она научилась вести себя за столом, наблюдая, как это делают другие приглашенные на деловой обед, но всякий раз, когда приходилось чистить яблоко, чувствовала себя не в своей тарелке. Свободно владела английским и французским благодаря долгому корпению над учебниками, но ее произношение было небезупречным. Вторым языком, после итальянского, для нее был немецкий.
Год тому назад, намереваясь изучить вместе с Бруно Брайаном все аспекты договора, заключенного с одной из стран Персидского залива, адвокат Бранкати взял ее с собой в Сен-Тропез. Барон показал ей яхту и дом в бухте Каннебьер. В тот же вечер в Ницце она поднялась на борт самолета «Ди-Си-9», направлявшегося в Милан. Вот и все. Теперь она смотрела на человека, отделенного от нее расстоянием в тысячу световых лет, который совсем недавно собирался ее поцеловать.
Все эти мысли проносились в голове у Карин, пока Бруно говорил по телефону с адвокатом Бранкати. Сказка о Золушке так и останется сказкой, спрашивала она себя, или после перерыва волшебство начнется вновь? Время от времени он ей улыбался. А цветы, украшавшие ее каюту, они настоящие? Наяву ли она видела наряд от Валентино и серьги с жемчужинами? Она взглянула на часы. Полночь. Пора бежать прочь с бала, если она не хочет увидеть, как ее бальный наряд превратится в старые обноски. Иллюзии опасны, особенно для тех, кто всегда отшатывался от них в ужасе. Лучше уж продолжать жизнь наилучшей из секретарш, чем стать самой неуклюжей из любовниц. Тем более что ей так и не удалось понять, готова ли она на самом деле отдаться мужчине.
Карин была фаталисткой, ей пришло в голову, что их прервали не случайно, что это был знак судьбы. Такая мысль чрезвычайно точно вписывалась в ее жизненную философию целомудренной весталки и полностью отвечала ее трезвому реалистическому взгляду на мир.
«Каждый должен иметь мужество оставаться на своем месте», – решила она.
ИСТОРИЯ КАРИН
СИРОТСКИЙ ПРИЮТ
– «С днем минувшим жизни бренной расставаясь, на день ближе к вечности подходим», – громыхал басовитый голос сестры Сабины. У нее были большие выцветшие голубые глаза навыкате. Белки глаз, щеки и нос были иссечены красными прожилками склеротических сосудов. Точь-в-точь как у крестьян, посещавших таверну.
У Карин, коленопреклоненной вместе с сорока остальными пансионерками на холодном полу громадного дортуара школы-интерната, грозные слова и громовой голос сестры Сабины вызывали трепет.
Каждый вечер по заведенному распорядку повторялся один и тот же ритуал: девочек-сирот выстраивали в два ряда и по мрачному коридору с высокими потолками вели в дортуар. Тут каждой полагалось быстро раздеться возле своей кровати, аккуратно сложить одежду, затем вымыть руки, ноги и лицо ледяной водой из белого эмалированного тазика с голубой каймой, помещавшегося на скамеечке в ногах железной кровати. К каждой маленькой кроватке была приставлена скамеечка с таким тазиком. По завершении туалета все опускались на колени на ледяном полу и повторяли слова вечерней молитвы вслед за сестрой Сабиной, которая в смутном представлении Карин была чем-то вроде ведьмы из всегда пугавшей ее сказки о Гензеле и Гретель.
Грозный голос монахини сулил страшные кары им всем, но особенно ей: ведь она не была настоящей сиротой, и за это ей доставалось больше, чем остальным.
Окончив молитву, девочки поспешно прятались под стеганые грубые одеяла.
Карин дрожала от холода, но горло у нее пересохло от жажды. Сестра Сабина тем временем в развевающемся одеянии, распространявшем вокруг запах ладана и нафталина, решительной и неумолимой поступью приближалась к кровати Карин.
– Перед сном, – приказала она, как всегда, – ты должна прочесть «Отче наш», чтобы господь ниспослал милость твоей матери.
Карин повиновалась. Она привыкла к послушанию, но ей хотелось пить. Ее часто мучила жажда по вечерам, а сегодня просто сил не было терпеть.
– Я хочу пить, – сказала она, набравшись смелости.
Сестра Сабина склонила к Карин свое багровое лицо, обрамленное белоснежным чепцом, и пригвоздила ее взглядом к постели.
– Was? [12] – переспросила она громовым басом. – Чего ты хочешь?
– Wasser, bitte [13], – умоляющим, едва слышным голоском попросила девочка.
– Ach, so! [14] – воскликнула монахиня. – В постели не пьют, – отрезала она, отказывая девочке в питье вовсе не из жестокости, а лишь потому, что опасалась ночного недержания. И без того слишком многие воспитанницы непроизвольно мочились в постель.
Мучаясь жаждой, Карин долго не могла заснуть. Она слушала колокол, отбивающий часы на далекой колокольне, и расслышала даже гудок поезда. В спальне царила тишина, голубая лампадка под распятием лила призрачный свет.
Выждав, пока все уснут, девочка потихоньку выскользнула из постели и, ступая босиком по холодному полу, прокралась к тазу с водой, которой пользовалась для вечернего умывания. Напившись, она вновь скользнула в кровать.
Вода была не такая хорошая, как из-под крана, и уж тем более ни в какое сравнение не шла с водой из источника в конце тропинки, пересекавшей сосновый лес, но была и не так плоха, как можно было подумать. Зато теперь девочка смогла заснуть и увидеть во сне голубые звездочки горечавки, усыпавшие невысокую траву.
С этой ночи, когда ее мучила жажда, Карин дожидалась, пока все заснут, чтобы напиться воды из тазика. Она придумала еще одну игру, позволявшую ей уснуть, чувствуя себя счастливой.
Ей нравилось изобретать такие игры. Первую ночь в пансионе, лежа без сна и дрожа от холода, она
