Палья.
Он двигался внутри ее до последнего содрогания, затем сполз и улегся сбоку. Боль утихла, но стыд наполнил ей глаза слезами. Она плакала тихо, едва слышно, не находя в себе ни мужества, ни сил, чтобы выйти из непристойной позы, которую этот негодяй заставил ее принять, а она согласилась по собственной глупости и жадности.
Она уткнулась головой в согнутую руку, боясь увидеть в зеркалах, которыми были облицованы стены спальни, собственное отражение, а главное, не желая видеть омерзительное чудовище, надругавшееся над ней.
– Нытье меня раздражает. – Голос у него был такой же, как он сам: грубый, вульгарный, хриплый и булькающий. Он был пресыщен едой, алкоголем, наркотиками. – Подбери-ка зад, – приказал он, – иди в лазарет, там тебя подштопают. Ты знаешь, где это.
На голубой простыне остались кровавые пятна.
Розалия Палья прекрасно знала, где находится лазарет. Она осмотрела всю громадную яхту, восемьдесят метров в длину и четырнадцать в ширину. Омар Акмаль, арабский набоб, сам провел ее по всему кораблю накануне вечером, когда праздник только начинался. Еще тогда она удивилась, зачем понадобились врач, два санитара, полностью оборудованная операционная, которую хозяин называл лазаретом, на борту великолепной яхты, где все, казалось бы, пребывали в добром здравии.
Розалия Палья, артистический псевдоним Кармен Росс, была бедняжкой в полном смысле слова. Ей было двадцать лет, четырнадцать из них она прожила с семью братьями и сестрами, с отцом-безработным и матерью, изнуренной многочисленными беременностями и ревматизмом, в сыром и нездоровом полуподвале неапольского квартала Монтекальварио.
Она выросла в неописуемых переулках, скорее напоминавших зловонные щели между домами, вдыхая выхлопные газы и смрад сточных канав, она жила прямо на улице, среди женщин, перебивавшихся чем бог пошлет, и мужчин, с утра до ночи игравших в карты за грязными столиками, придвинутыми прямо к дверям домов. Дети отвоевывали пространство у автомобилей, мотоциклов, мешков с мусором и у мусора без мешков, улыбались патрульным «Saylor Police» [2] с американских авианосцев, точь-в-точь похожим на тех, что бросали их отцам шоколад и сигареты в сорок пятом. Порой проносились тяжелые «Кавасаки» [3], но грохот моторов заглушался неумолчным ревом радиоприемников и проигрывателей, включенных на полную мощность.
Когда Розалии было тринадцать лет, «египетский маг», обитавший на втором этаже полуразвалившегося дома на улице Пиньясекка, в обмен на слоеный пирожок спустил с нее трусики и вложил ей в руку свою мягкую игрушку. Розалия, умевшая отличить добропорядочного семьянина от грязного приставалы, бросилась наутек, на ходу уминая слоеный пирожок, смеясь, лавируя между скамейками на площади Карита и зловонными ящиками с тухлой рыбой и гниющими фруктами.
Затем Розалия устроилась в музыкальный ансамбль Теда Казаче и отправилась в погоню за успехом. Ей пришлось пройти огонь и воду, но об оставленном позади людском муравейнике, о балконах, ощетинившихся, как ежи, бесчисленными телеантеннами, и даже о доме на площади Монтесанто с террасами на разных уровнях, который ей когда-то нравился, она вспоминала без сожаления. Как бы то ни было, вдали от Неаполя ей жилось лучше.
Тед был славным малым и не без способностей, как на сцене, так и в постели. С трусиками Розалии он справлялся столь же успешно, как и с игрой на гитаре. Он не был ревнив и сквозь пальцы смотрел на постельные утехи своей подружки с двумя другими участниками ансамбля. Они пели старые и новые неаполитанские песни, переложенные в ритмы «мягкого рока», это имело успех и находило отклик в тоскующих по романтике юных душах. Платили им не так уж много, но на еду хватало, Розалия получила возможность принимать ванну каждый день и покупать новые платья. Ей даже удалось послать домой несколько денежных переводов, хотя она не знала, дошли ли они по назначению. Порой ей вспоминалось измученное и печальное лицо матери. А потом снова была музыка.
У Розалии был чистый голос, сильный и певучий. Парни по очереди и по настроению пользовались ее милостями, все были с ней нежны и получали взаимное удовольствие, хотя официально она считалась девушкой Теда, который, по мере того как группа завоевывала все большую популярность, начал выступать соло не только на сцене, но и в спальнях некоторых своих поклонниц.
Группа приняла участие в нескольких фестивалях и хорошо зарекомендовала себя: ребята получили пару выгодных предложений, и вот уже название ансамбля «Софт-Мьюзик» появилось в Каннах, на афише «Аркан-сьель», ночного заведения с казино. Это был лучший из местных ночных клубов. Им приходилось выступать перед началом основного спектакля, но все-таки это был большой шаг вперед. Они подражали, и небезуспешно, группе «Дайр Стрэйтс», хотя, конечно, Тед не был ни Пиком Уизерсом, ни Джоном Иллси, ни Марком Нопфлером. Однако у него был отличный слух и способности к подражанию; раз прослушав выступление знаменитого ансамбля на фестивале в Сан-Ремо, он легко перенял их манеру и завораживающий публику музыкальный стиль.
Розалия сидела за столом перед началом спектакля, когда к ней подошел метрдотель.
– Один господин, – сообщил он заговорщическим тоном, – желает познакомиться с вами.
– Какой господин? – спросила девушка, жизненным опытом наученная ничему не удивляться.
– Он сидит вон там, – показал он взглядом. – Вон тот господин за угловым столиком.
У него были глаза с поволокой и томным, порочным взглядом, осененные длинными ресницами, оливково-смуглая, лоснящаяся от жира кожа и ленивая плотоядная улыбка. Необъятный живот, обтянутый, как барабан, дорогим смокингом, надменно выдавался вперед.
– Тот, что мне улыбается? – Игра стала забавлять Розалию.
– Тот, что улыбается. – Метрдотель уже получил свою мзду и теперь старался честно ее отработать.
– Он хочет со мной познакомиться? – Она тянула время, набивая себе цену.
– Он хочет пригласить вас в гости к себе на яхту «Сорейя».
– Ой, мамочка моя! – невольно вырвалось у нее. – В гости на яхту «Сорейя»! – Ее черные глазищи, все еще наивные, как у ребенка, округлились от изумления. – «Сорейя» – это такой океанский корабль на рейде в Каннской бухте?
– Это самая большая яхта в мире.
– Больше, чем у Онассиса? – Гораздо больше.
– Значит, он, – воскликнула она, – тот самый араб, никак не запомню, как его зовут.
– А вот он прекрасно помнит, как вас зовут, синьорина, – сказал метрдотель льстиво. – И высоко ценит ваше искусство.
Лесть ей была ни к чему, она уже решила на ходу поймать за хвост плывущую в руки удачу, но все же упоминание об искусстве было ей очень приятно. Иллюстрированные еженедельники, которые она жадно поглощала, надеясь однажды найти там и свое собственное имя, и свою историю, сообщали очень много доброго и – увы! – ничего плохого об Омаре Акмале, арабском миллиардере. Он слыл гостеприимным хозяином, любимцем прославленных актрис и знаменитых принцесс, его внимание оспаривали все кокотки международного класса.
– Скажите ему, что я согласна, – решилась она.
– Сегодня вечером? – Метрдотель еще ниже склонился над ней, словно коршун над добычей.
– Сегодня вечером.
– Вы приедете к нему? – Он был весьма педантичным знатоком своего дела.
– Посмотрим, после спектакля видно будет.
– Синьор хотел бы знать наверняка…
Розалия жестом прервала его, вскинула голову и провела рукой по своей худенькой шейке.
– Передайте ему, – заявила она, растягивая губы в тонкую линию, – чтобы он послал за мной машину в «Сент-Ив».
Это был славный чистенький пансион, окруженный деревьями и цветочным садом, где она жила с Тедом и остальными мальчиками.
Метрдотель ушел исполнять поручение. «Эй, посмотри-ка, наверху местечко есть и для меня!» – пропела про себя Розалия, подняв глаза к небу.
Она сообщила грандиозную новость коллегам.
