1
После благополучного, хотя и очень для меня тягостного плавания корабль наш вошел, наконец, в гавань. Как только шлюпка доставила меня на берег, я забрал свои скудные пожитки и, протолкавшись сквозь суетливую толпу, направился к ближайшему скромному с виду дому, на котором узрел вывеску гостиницы. Я спросил комнату. Слуга осмотрел меня с ног до головы и провел наверх, под крышу. Я приказал подать холодной воды и попросил толком объяснить, как найти господина Томаса Джона.
— Сейчас же за Северными воротами, первая вилла по правую руку, большой новый дом с колоннами, отделанный белым и красным мрамором.
Так. Было еще раннее утро. Я развязал свои пожитки, достал недавно перелицованный черный сюртук, тщательно оделся во все, что у меня было лучшего, сунул в карман рекомендательное письмо и отправился на розыски человека, с помощью которого надеялся осуществить свои скромные мечты.
Пройдя всю длинную Северную улицу до самого конца, я сейчас же за воротами увидел белевшие сквозь листву колонны. 'Итак, я у цели!' — подумал я. Смахнул носовым платком пыль с башмаков, поправил галстук и, благословясь, дернул за звонок. Дверь распахнулась. В прихожей мне был учинен настоящий допрос. Швейцар все же приказал доложить обо мне, и я удостоился чести предстать перед господином Джоном, который прогуливался в парке с близкими друзьями. Я сейчас же признал хозяина по дородству и сияющей самодовольством физиономии. Он принял меня очень хорошо — как богач нищего, даже повернул ко мне голову, правда, не отвернувшись от остального общества, и взял у меня из рук протянутое письмо.
— Так, так, так! От брата! Давненько не было о нем ни слуху ни духу. Значит, здоров? Вон там, — продолжал он, обращаясь к гостям и не дожидаясь ответа, и указал письмом на пригорок, — вон там я построю новое здание. — Он разорвал конверт, но не прервал разговора, который перешел на богатство. — У кого нет хотя бы полмиллионного состояния, — заметил он, — тот, простите меня за грубое слово, — голодранец!
— Ах, как это верно! — воскликнул я с самым искренним чувством.
Должно быть, мои слова пришлись ему по вкусу. Он улыбнулся и сказал:
— Не уходите, голубчик, может статься я найду потом время и потолкую с вами насчет вот этого.
Он указал на письмо, которое тут же сунул в карман, а затем снова занялся гостями. Хозяин предложил руку одной молодой особе, другие господа любезничали с другими красотками, каждый нашел себе даму по вкусу, и все общество направилось к поросшей розами горке.
Я поплелся сзади, никого собой не обременяя, так как никто уже мною не интересовался. Гости были очень веселы, дурачились и шутили, порой серьезно разговаривали о пустяках, часто пустословили о серьезном и охотно острили насчет отсутствующих друзей. Я плохо понимал, о чем шла речь, ибо был чужим в их компании и не вникал в эти загадки, ибо был слишком озабочен и занят своими мыслями.
Мы дошли до зарослей роз. Очаровательной Фанни, которая казалась царицей праздника, заблагорассудилось самой сорвать цветущую ветку; она наколола шипом палец, и на ее нежную руку упали алые капли, словно оброненные темными розами. Это происшествие взбудоражило все общество, гости бросились искать английский пластырь. Молчаливый господин в летах, сухопарый и длинный, которого я до тех пор не приметил, хотя он шел вместе со всеми, сейчас же сунул руку в плотно прилегающий боковой карман своего старомодного серого шелкового фрака, достал маленький бумажник, открыл его и с почтительным поклоном подал даме желаемое. Она взяла пластырь, не взглянув на подателя и не поблагодарив его; царапину заклеили, и все общество двинулось дальше, чтоб насладиться открывавшимся с вершины холма видом на зеленый лабиринт парка и бесконечный простор океана[7].
Зрелище действительно было грандиозное и прекрасное. На горизонте, между темными волнами и небесной лазурью, появилась светлая точка.
— Подать сюда подзорную трубу! — крикнул господин Джон, и не успели прибежавшие на зов слуги выполнить приказание, как серый человек сунул руку во внутренний карман, вытащил оттуда прекрасный доллонд[8] и со смиренным поклоном подал господину Джону. Тот тут же приставил трубу к глазу и сообщил, что это корабль, вчера снявшийся с якоря, но из-за противного ветра до сих пор не вышедший в открытое море. Подзорная труба переходила из рук в руки и не возвращалась обратно к своему владельцу. Я же с удивлением смотрел на него и недоумевал, как мог уместиться такой большой предмет в таком маленьком кармане. Но все остальные, казалось, приняли это как должное, и человек в сером возбуждал в них столь же мало любопытства, как и я.
Подали в драгоценных вазах фрукты — редчайшие плоды всех поясов. Господин Джон потчевал гостей более или менее любезно; тут он во второй раз обратился ко мне:
— Кушайте на здоровье! Этого вам во время плавания есть не довелось!
Я поклонился, но он даже не заметил; он уже разговаривал с кем-то другим.
Компания охотно расположилась бы на лужайке на склоне холма, откуда открывался широкий вид, да только все боялись сидеть на сырой земле. Кто-то из гостей пожалел, что нет турецкого ковра, который можно было бы расстелить здесь. Не успел он высказать это желание, как человек в сером уже сунул руку в карман и со скромным, даже смиренным видом стал вытаскивать оттуда роскошный золототканный ковер. Лакеи как ни в чем не бывало подхватили его и разостлали на облюбованном месте. Не долго думая, компания расположилась на ковре; я же опять с недоумением глядел то на человека, то на карман, а затем на ковер, в котором было не меньше двадцати шагов в длину и десяти в ширину, я тер глаза, не зная, что и думать, тем более что никто как будто не находил в этом ничего чудесного.
Мне очень хотелось узнать, кто этот человек, я только не знал, к кому обратиться за разъяснениями, потому что перед господами лакеями робел, пожалуй, еще больше, чем перед самими, господами. Наконец я набрался храбрости и подошел к молодому человеку, как будто не такому важному, как другие, и часто стоявшему в одиночестве. Я вполголоса осведомился, кто этот обязательный человек в сером.
— Тот, что похож на нитку, выскользнувшую из иглы портного?
— Да, тот, что стоит один.
— Не знаю! — ответил он, и отвернулся, как мне показалось, желая избежать дальнейшей беседы со мной, и тут же заговорил о всяких пустяках с кем-то другим.
Солнце уже сильно припекало, и жара начала тяготить дам. Очаровательная Фанни небрежно обратилась к серому человеку, с которым, насколько я помню, еше никто не разговаривал, и задала ему необдуманный вопрос: не найдется ли у него заодно и палатки? Он ответил таким низким поклоном, словно на его долю выпала незаслуженная честь, и сейчас же сунул руку в карман, из которого у меня на глазах извлек материю, колышки, шнуры, железный остов — словом, все, что требуется для роскошного шатра. Молодые люди помогли разбить палатку, которая растянулась над всем ковром, — и опять это никого не поразило.
Мне уже давно было как-то не по себе, даже страшновато, что же я почувствовал, когда при следующем высказанном вслух желании он вытащил из кармана трех верховых лошадей — говорю тебе, трех прекрасных, крупных вороных, взнузданных и оседланных! Нет, ты только представь себе — еще и трех оседланных лошадей, и все из того же кармана, откуда уже вылезли бумажник, подзорная труба, тканый ковер двадцати шагов в длину и десяти в ширину, шатер тех же размеров со всеми нужными колышками и железными прутьями! Если бы не мое честное слово, подтверждающее, что я видел все это собственными глазами, ты бы мне, конечно, не поверил.
Человек этот держался очень застенчиво и скромно, окружающие обращали на него мало внимания, и все же в его бледном лице, от которого я не мог отвести взгляд, было что-то такое жуткое, что под конец я не выдержал.
Я решил незаметно удалиться, мне это казалось совсем не трудным, принимая во внимание незначительную роль, которую я играл в здешнем обществе. Я хотел воротиться в город, на следующее утро снова попытать счастья и, если наберусь храбрости, расспросить господина Джона о странном человеке в сером. Ах, если бы мне удалось тогда скрыться!
Я уже благополучно пробрался через заросли роз до подножия холма и очутился на открытой лужайке, но тут, испугавшись, как бы кто не увидел, что я иду не по дорожке и мну траву, я огляделся
