Виттекер заглянула в блокнот:
— Миссис Шепли досаждают голуби.
— Чем же они ей помешали?
— Воркуют под окном.
— А что я могу, глушители на них надеть? Так. Еще что?
— Мистеру Bo-Боннеру кажется, что у него завелась мышь.
— Пускай помяукает!
— Мистер Чиннери требует корнфлекс.
— Чтоб он треснул со своим корнфлексом! А что это, собственно, такое?
— Американцы едят на завтрак.
— Он не в Америке.
— А корнфлекс просит.
Сэр Бакстон, собрав на лбу морщины, сразился с этой проблемой.
— Может, моей жене известно, как его готовят?
— С леди Эббот я уже консультировалась. Она сказала, что умеет варить так называемые тянучки.
— А не спросить ли этого Ванрингэма?
В красивый, изысканный голос мисс Виттекер вплелась заунывная нотка:
— Если жела-эте, сэр Бакстер, я спра-а-шу, но…
— Думаете, тоже не знает? Да, наверное. Ладно, придется нашему Чиннери перебиться. Все?
— М-даум, сэр Бакстон.
— Очень хорошо.
— Было два телефонных звонка. Один — от княгини Дворничек. Ее секретарь просил со-общить, что она уже в окэане, скоро прибудет сюда.
— Хорошо, — повторил сэр Бакстон, радуясь предстоящей встрече с единственным человеком, который смотрел на Уолсингфорд Холл без отвращения, мало того — намеревался его купить. — Быстро она обернулась. Ну, а второй?
— Звонили леди Эббот, сэр Бакстон. Ее брат.
— Брат?
— Мда-ум.
— Какие еще братья?!
Мисс Виттекер держалась вежливо, но твердо.
— Я только повторяю то, что сказал этот джентльмен. Он просил передать леди Эббот, что ее брат Сэм в Лондоне и приедет к ней при первой возможности.
— О, Господи! Ну что же, ладно. Спасибо, мисс Виттекер.
Минут с десять после ее ухода сэр Бакстон стоял в задумчивости, переваривая новость. Человека регулярных привычек непременно вышибет из седла появление загадочного родственника. Но вскоре проблема эта сменилась другой, более насущной, от которой баронет ненадолго отвлекся. Точно начертанные огнем на летнем небе, перед его мысленным взором вновь возникли зловещие цифры 96, 3, 11, и он засмотрелся на письмена, мрачно размышляя, есть ли шанс, что его дочка оплетет волшебной сетью зловещего издателя. Однако мечтания его прервали, окликнув по имени. Ноздри ему защекотал аромат хорошей сигары. Он обернулся — и что же? Рядом стоял Чиннери. Как же глубоко он задумался, если это допустил!
Американцы сэру Бакстону нравились, он состоял членом Заокеанского клуба и даже женат был на американке; а вот Элмер Чиннери, лично, нравился еще меньше остальных постояльцев. При виде Bo- Боннера или Шепли он просто убыстрял шаг; завидя Чиннери, упархивал на крыльях голубки.[67]
Причина — известна: баронет задолжал ему немалую сумму, и злосчастный заем стал единственной темой, кроме корнфлекса, на которую мог беседовать вредоносный американец. Английскому же аристократу, сами понимаете, претят разговоры о деньгах.
Был Чиннери массивным, толстым, гладким, в огромных, словно колеса, роговых очках. Жил он здесь дачно, можно сказать — был одним из первых в нынешнем заезде. Занимался он рыбным бизнесом, на котором разбогател первый муж княгини, и даже набеги бывших жен, требовавших алименты, не наносили ощутимого ущерба его богатству. Первый раз, как и многие граждане его страны, он женился молодым, потом женитьбы покатились одна за другой. Он перескакивал от блондинки к блондинке, как альпийская серна — со скалы на скалу.
— Э-э, послушайте… — начал Чиннери.
Ни намека на опасность не усмотрел бы в этих словах сторонний слушатель, но нам понятно, отчего сэр Бакстон вскинул руки широким отчаянным жестом, словно леди из Шалотта,[68] когда над ней разразилось проклятие. Сочувствовать ему мы не можем, но понять — поймем.
— Нет, нет, дорогой! — воскликнул он. — Честно! Нет, нет и нет!
— Может, хоть что-то наскребете…
— Не могу! Ни пенса! Простите…
Нависла зловещая пауза. Сэр Бакстон горько недоумевал, почему человек, чей доход исчисляется шестизначной цифрой, суетится из-за жалкой пары сотняжек. Чиннери корил себя — вот тебе урок, нечего пить старый портвейн! Третья рюмка этого напитка и побудила его поддаться на просьбу хозяина.
— Вот только усадьбу… — пробормотал сэр Бакстон.
— М-мэ, — сказал мистер Чиннери.
Оба оглянулись и снова зловеще замолчали. Мысли у них были одинаковые: с ходу такой домик не спихнешь.
— Хоть двадцать фунтов! — воззвал мистер Чиннери.
— А-а! Вот и Джин! — с беспредельным облегчением воскликнул сэр Бакстон.
И впрямь, из дома вышла дочь, которой еще никогда отец так не радовался. Она направлялась к нему, чтобы получить перед отъездом последние наставления.
Переодевшись, она похорошела — ни поджатых губ, ни суровых взоров той, кто бросил несчастного Табби разобранным на части. Ей уже не казалось, что мальчишки пишут мелом всякую гадость на стенах ее души, она снова стала веселой и жизнерадостной.
В конце концов, думала она, Табби — умственно неполноценный. Мало-мальски разумная девушка не примет всерьез его наблюдений. Речь его — треск хвороста в печке. Их разговор — несчастная случайность, надо его забыть как неприятную болезнь: свинку, корь — или прискорбный случай, когда ее стошнило на детском празднике.
— Ну, отбываю! — воскликнула она. — Что тебе привезти, игрушку или конфетку?
— Вы не в Лондон? — заинтересовался мистер Чиннери. — Жарковато там сейчас.
— Ничего, потерплю. Пригласили на ленч, и потом — у папы неувязка с одним вампиром.
— О, с вампиром?
— Ну да! Истинный вампир в человеческом образе, некий Басби.
Беседуя с гостем, Джин, естественно, отвернулась от сэра Бакстона и потому не заметила, как на его дубленом лице проступили страдание и страх. Он раскашлялся, она услышала, но приписала это тому, что он поперхнулся комаром или еще какой-то летней мошкой.
— Понимаете, — любезно продолжала она, поскольку вообще была любезна с гостями, — папа написал мемуары об охоте, издал их за свой счет, выплатил этому вампиру двести фунтов, как истинный джентльмен, а теперь тот прислал какой-то жуткий счет. Дополнительные расходы, видите ли! Вот я и хочу зайти к нему, урезонить.
Повисла долгая пауза. Мистер Чиннери тяжело пыхтел, сэр Бакстон давился поистине чахоточным кашлем, но молчали все. Наконец гость пронзил хозяина взглядом, который даже за очками читался ясно: рана — смертельная. Порывисто сглотнув, несчастный зашаркал прочь.
Джин заметила некоторую напряженность атмосферы.
— Что тут у вас стряслось? — спросила она.
