— Вчерашняя игра показалась вам вяловатой, потому что дорожка… то есть, дерн был вязкий… ну, влажный. «Вязкий» — термин технический, сэр. Когда дорожка вязкая, игрокам, отбивающим мяч, приходится быть осторожней, потому что другие игроки, просчитавшись, могут ударить слишком сильно.
— Вот она в чем штука, да?
— Да, сэр.
— Спасибо за разъяснение.
— Не за что, сэр.
Крокер ткнул пальцем в газету.
— А это финальный счет игры, которую мы вчера видели. Если вы что-то разобрали в ней, объясните, пожалуйста.
В указанном абзаце шли вперемешку фамилии и цифры. Бейлисс сосредоточенно изучил их.
— А что, сэр, для вас непонятно? Крокер шумно выдохнул через нос.
— Например, что означает «67» против фамилии Хейвард?
— Хейвард сделал 67 пробежек, сэр.
— О?! За одну игру?
— Да, сэр.
— Даже Бейкер так не мог бы!
— С Бейкером, сэр, я незнаком.
— Вы, наверное, и бола не видели?
— Бола, сэр?
— Ну да, бейсбола.
— Нет, сэр. Не видел.
— Ну, разве это жизнь?! — в возбуждении Крокер вернулся к худшей привычке первых лондонских дней. — Смотри сюда, Билли!
Все остатки почтения к классовым различиям, какие он ухитрялся сохранять на начальных стадиях беседы, сгинули без следа. Глаза у него бешено сверкали. Фыркая, словно боевой конь, он схватил дворецкого за рукав, подтянул его поближе к столу и принялся манипулировать ложками, чашками и даже содержимым тарелки, энергично, почти лихорадочно, объясняя любимую игру.
— Билли!
— Да, сэр?
— Гляди в оба! — призвал Крокер голосом миссионера, готового приступить к обращению варвара.
Он вынул из плетенки булку.
— Видишь, булочка? Это база — «дом». Ложка — первая база. Вот, ставлю чашку — вторая база. Ветчина — третья. Вот тебе и «бриллиант» — ромб, то есть бейсбольное поле. Так, дальше. Эти кусочки сахара — игроки внутреннего поля. А эти — игроки внешнего поля. Вот мы и готовы! Отбивающий — весь внимание. Он стоит тут. Принимающий позади него. А за принимающим — рефери.
— Рефери, насколько я понимаю — это судья, сэр?
— Да называй как хочешь. Без него нет игры. А тут — бугорок центрального круга, вот, я кладу сюда мармелад. К этой цели стремится подающий.
— Подающий — это тот, кто бросает мяч?
— Да, да. Сказано, подающий.
— А круг, это его калитка?
— Называй как хочешь. Внимание! Начинаем! Питчер подает мяч! Бей по нему, Майк! Бей! Набавь скорость! Вот он, прямо на границе внутреннего поля! Бац! Отбивающий отбивает и мчится к первой базе. Игрок с внешнего поля — вот этот кусок сахара — промазал! Ну, кретин! Отбивающий добегает до второй базы. К третьей? Еще чего! Вернись! Не успеешь! Играй наверняка! Держись рядом, друг! У второй! Так. Мяч подают за границу внутреннего поля. Долой! На скамейку запасных! Отбивает третий! Видишь, весь перемазался. Наблюдай вон за тем! Стоящий игрок! Оставь ты вторую базу и ударь вон того прямо по носу мячом! Лети ко второй базе! Заметь, первый игрок, которого мы оставили на второй, делает пробежку к базе — «дом». Вот это игра, Билли! Уж поверь мне, вот это игра! Несколько утомленный пылом, с каким он бросился в лекцию, Крокер откинулся на спинку кресла и освежился холодным кофе.
— Очень занимательно, сэр, — одобрил Бейлисс. — Теперь, когда вы все показали, я вижу, что игра мне знакома. Хотя я знал ее под другим названием. В нее и у нас играют.
— Правда? — вскочил Крокер. — А я тут пять лет и не слышал! Когда ближайший матч?
— В Англии ее именуют лаптой, сэр. В нее играют дети, мягким мячом и чем-то вроде ракетки. Им очень нравится. Я никогда прежде не слыхал, чтобы ею забавлялись взрослые.
— Дети?! — шепотом переспросил Крокер. — Ракеткой?!
— И он буквально вытаращился на дворецкого.
— Да, сэр.
— Мя… мягким мячом?
— Вот именно.
Крокер содрогнулся. Пять лет он прожил в Англии, но только в эту минуту во всей полноте осознал, насколько же он одинок. Судьба забросила его, беспомощного, в страну, где бейсбол называют лаптой и еще играют мягким мячом!
Он рухнул в кресло, тупо уставясь в пространство. Под его взглядом стена точно растаяла, сменившись изумрудным полем, в центре которого человек в серой форме начинает танец Саломеи. Наблюдая за ним холодно и зорко, стоит еще один, тоже в форме, занеся над плечом толстую биту. Еще двое, полуприсев, осторожно бдят позади. А на деревянных скамьях, вокруг, огромное множество зрителей в одних рубашках. Воздух гудит от голосов. В гуле выделяется пронзительный тенорок:
— Орешки! Купите арахисовые ор-р-ешки!
Рыдания едва не сотрясли толстенькое тело страдальца. Бейлисс, дворецкий, встревоженно смотрел на него. Он был уверен, что хозяин занемог.
Случай был как раз из тех, который мог бы использовать священник, стремящийся внушить безденежной, скептически настроенной пастве, что богатые тоже плачут. Поэзия же отлила его в следующих строках:
В хижине, правда, Крекеру жить не доводилось, и его отношения с птичками не достигали особой близости, но подставьте вместо хижины — бейсбольный клуб, а вместо птичек — его членов, и вот она, параллель, не придерешься.
До второй своей женитьбы Бингли Крокер был актером, незаменимым исполнителем мелких ролей, какие Бог пошлет. Он со всеми ладил, денег у него не водилось, зато имелся сын двадцати одного года.
Сорок пять лет Крокер жил от получки до получки, и каждая следующая еда его приятно удивляла. Но вдруг, на атлантическом лайнере, он познакомился с вдовой Дж. Дж. ван Бранта, единственной наследницей несметных богатств.
Что углядела миссис ван Брант в Бингли Крокере, почему выделила его из прочего мира, выше разумения; но ведь фокусы Купидона давно всем известны. Лучше, не доискиваясь первопричин, довольствоваться результатом. Бурный роман зародился, расцвел и достиг апогея за те девять дней, которые потребовались, чтобы проплыть от Ливерпуля до Нью-Йорка. Крокер возвращался с театральной труппой после провальных гастролей в Лондоне, а миссис ван Брант очутилась здесь, поскольку ее уверили, что тихоходные пароходы — самые надежные. Путешествие они начали незнакомцами, а закончили — помолвленной парой. Роман, безусловно, ускорило и то обстоятельство, что Бингли сразу осознал тщетность
