В Нью-Проспекте есть лишь одна связка с трассой 80. Ахмад направляет грузовик на юго-восток по Вашингтон-стрит, пока Вашингтон-стрит не встречается с Тилден-авеню, которая выводит прямо на 80-ю, с грохотом устремленную в это время дня к Нью-Йорку. В трех кварталах севернее въезда, у широкого изгиба, где бензоколонка «Гетти» стоит напротив «Мобила», в котором есть магазин «Секундочка», Ахмад видит вроде бы знакомую фигуру, стоящую на краю площадки и машущую, но не так, как нелепо машут, останавливая такси, которые не разъезжают по Нью-Проспекту, а вызываются по телефону, — этот же человек машет именно
Неожиданное появление мистера Леви ставит Ахмада в безвыходное положение. Он старается прочистить мозги. Быть может, у мистера Леви сообщение от Чарли, хотя Ахмад не думает, что они знают друг друга: наставнику никогда не нравилось то, что он, Ахмад, сдал на права и водит грузовик. Или срочное сообщение от матери, которая этим летом некоторое время слишком часто упоминала имя мистера Леви таким тоном, какой означал, что она снова запуталась. Ахмад не собирался останавливаться, как он не остановился бы перед одним из этих извивающихся, докучливых чудовищ из надутых воздухом пластиковых трубок, которые завораживают покупателей, заставляя их свернуть с проезжей части дороги.
Однако свет в светофоре на углу меняется, поток транспорта замедляется, и грузовик вынужден остановиться. Мистер Леви — Ахмад и не думал, что он может так быстро передвигаться, — лавирует среди остановившегося транспорта и, подняв руку, повелительно стучит в стекло со стороны пассажира. Смутившись, Ахмад, привыкший оказывать уважение учителю, протягивает руку и нажимает на открывающую дверь кнопку. Пусть лучше будет внутри, рядом с ним, быстро решает юноша, чем на улице, где он может поднять тревогу. Мистер Леви рывком открывает дверцу у пассажирского сиденья и, когда транспорт снова начинает двигаться, подтягивается и плюхается на потрескавшееся черное сиденье. И захлопывает дверцу. Он тяжело дышит.
— Спасибо, — говорит он. — Я уже начал бояться, что пропустил тебя.
— А откуда вам известно, что я должен тут быть?
— Ведь на Восьмидесятую трассу только один выезд.
— Но это же не мой грузовик.
— Я знал, что это будет не твой.
— Каким образом?
— Это длинная история. Я знаю лишь отдельные моменты. «Системы оконных ставен» — это смешно. Впустите свет. Кто говорит, что у этих людей нет чувства юмора?
Он все еще с трудом дышит. Глядя на его профиль на том месте, где сидит Чарли, Ахмад поражается тому, каким старым выглядит его наставник вне юной толпы школьников. Усталость накопилась под его глазами. Губы у него обмякли, кожа под бровями обвисла. Интересно, думает Ахмад, каково это день за днем скатываться к естественной смерти. Он этого никогда не узнает. Быть может, прожив так долго, как мистер Леви, ты этого не чувствуешь. По-прежнему слегка задыхаясь, Леви выпрямляется, довольный тем, что добился своего и попал к Ахмаду в грузовик.
— А это что? — спрашивает он про серую металлическую коробку, прикрепленную к пластмассовой корзине между двумя сиденьями.
— Не трогайте ее! — Ахмад произносит слова так резко, что тут же из вежливости добавляет: — Сэр.
— Не буду, — говорит мистер Леви. — Но и ты ее не трогай. — И умолкает, обследуя ее, но не трогая. — Иностранного производства, возможно, чешского или китайского. Уж конечно, это не наш старый стандартный детонатор «ЛД20». Я, знаешь ли, ведь служил в армии, хотя во Вьетнам меня не посылали. Это меня тревожило. Ехать туда я не хотел, но мне хотелось проявить себя. Ты можешь это понять. Желание проявить себя.
— Нет. Я не понимаю, — говорит Ахмад.
Это внезапное вторжение привело его в замешательство: мысли точно шмели слепо бьются о стенки его черепа. Но он продолжает мягко вести свой «Джи-эм-си 3500» по изгибу соединения с трассой 80, где машины движутся бампер к бамперу в этот час, когда все едут на работу. Он уже начал привыкать к тому, что этот грузовик ничего не прощает.
— Насколько я понимаю, они закладывали взрывчатку в паучьи щели вьетконговцев, закрепляли ее и взрывали с помощью этих штук. Они называли это «рубкой леса». Некрасивое зрелище. Впрочем, во всей этой истории ничего красивого не было. За исключением женщин. Но я слышал, даже им нельзя было доверять. Они тоже были вьетконговками.
Несмотря на гудение в голове, Ахмад старается прояснить свою позицию:
— Сэр, если вы попытаетесь порвать провода или помешать мне вести грузовик, я взорву четыре тонны взрывчатки. Желтый — это предохранительный рычаг, и я его выключаю. — Он поворачивает его вправо — щелк, — и оба ждут, что будет дальше.
Ахмад думает: «Если что-то произойдет, мы этого все равно не узнаем». Ничего не происходит, но рычаг теперь выключен. Теперь Ахмаду остается лишь опустить большой палец в маленькое углубление, на дне которого красная кнопка детонации, и подождать микросекунды, чтобы воспламеняющийся порошок просочился через пентрит и топливо двигателя в тонны нитрата. Ахмад нащупывает своим пальцем гладкую красную кнопку, не отрывая глаз от забитой машинами дороги. Если этот дряблый еврей попробует заставить его отступить от цели, он отбросит его как кусок бумаги, как пучок выбрасываемой шерсти.
— У меня нет таких намерений, — говорит ему мистер Леви нарочито небрежным тоном, каким он дает советы слабым ученикам, непокорным ученикам, ученикам, поставившим на себе крест. — Я просто хочу сказать тебе кое-что, что может заинтересовать тебя.
— Что именно? Скажите, и я высажу вас, когда мы подъедем ближе к месту моего назначения.
— Так вот: главное, пожалуй, то, что Чарли мертв.
— Мертв?
— Собственно, обезглавлен. Ужасно, а? Его пытали, прежде чем обезглавить. Тело нашли вчера утром в Лугах, возле канала, к югу от «Стадиона гигантов». Они хотели, чтобы его нашли. На теле была записка по- арабски. Чарли, очевидно, тайно работал на ЦРУ, и другая сторона наконец это вычислила.
Был отец, который исчез, прежде чем мог запечатлеться в памяти, потом Чарли — такой дружелюбный и показывавший ему дороги, а теперь этот усталый еврей, который выглядел так, словно одевался в темноте, занял их место, — пустующее место рядом с ним.
— Что же было в точности в записке?
— О, я не знаю. Все то же, все то же: что тот, кто нарушает присягу, наказывает самого себя. Бог не откажет ему в вознаграждении.
— Это похоже на Коран, на сорок восьмую суру.
— Это похоже и на Тору тоже. Как скажешь. Я многого не знаю. Поздно я начал.
— А можно спросить: откуда вы знаете то, что знаете?
— От сестры моей жены. Она работает в Вашингтоне, в Министерстве внутренней безопасности. Она позвонила мне вчера: моя жена упомянула в разговоре с ней, что я интересуюсь тобой, и там подумали, не связаны ли мы как-то. Они не могли тебя найти. Никто не мог. А я подумал, что попытаюсь.
— Почему я должен верить тому, что вы говорите?
— Так не верь. Поверь лишь в том, что совпадает с тем, что ты знаешь. Я полагаю, что совпадает. Ну где сейчас Чарли, если я тебе соврал? Его жена говорит, что он исчез. Она клянется, что он занят только торговлей мебелью.
— А что с остальными Чехабами и теми людьми, которых они снабжали деньгами?
За Ахмадом едет темно-синий «мерседес» с нетерпеливым парнем за рулем, слишком юным, чтобы заработать на «мерседес», если, конечно, он приобрел его не путем махинаций за счет менее удачливых. Такого рода люди широко живут в так называемых спальных городках Нью-Джерси и прыгают вниз с небоскребов, когда Бог обрекает их на крах. Ахмад чувствует себя выше этого водителя «мерседеса» и не обращает внимания на его гудки и метания из стороны в сторону, чем он стремится подчеркнуть свое желание, чтобы белый грузовик не ехал так спокойно по средней полосе.
