Холодные ладошки скользнули по шее вниз, плавными волнообразными движениями погладили грудь, пробежались пальцами вдоль ребер. Руки тоже были женскими, но это не походило на любовную ласку — скорее, так опытный лютнист проводит перед работой настройку своего инструмента.
Конан открыл глаза.
— Вот и славно, — сказала сидящая рядом молоденькая девушка, почти девочка, и снова погладила прохладной узкой ладошкой Конана по груди. На коже осталось ощущение прохладной и влажной липкости. Девушка убрала руку, вытерла ладонь о тряпку — на той проступили белесые следы. Одета незнакомка была в полупрозрачные расшитые шальвары и такую же короткую накидку, еле-еле закрывающую грудь. Да и украшений на ней было чересчур много, чтобы ее можно было спутать со служанкой.
— Они думают, что ты еще долго будешь без сознания, вот и приказали мне за тобой приглядывать. Они знают, что я умею лечить, но не знают, насколько хорошо. Тебе пока лучше отсюда не выходить — предполагается, что ты проваляешься в лихорадке еще несколько дней…
Конан сел — осторожно, боясь потревожить затаившуюся боль. Но та, похоже, возвращаться не собиралась, осталось лишь слабое саднящее жжение в промежности, словно сел причинным местом на не до конца остывшие угли и слегка обжегся.
— Я убрала боль, — сказала девушка, глядя на Конана со странной смесью смущения и интереса. — Я это умею. Не навсегда убрала, это опасно. Но — почти до утра. Этого должно хватить. А если нет, то можно будет еще раз попробовать…
Конан прислушался к себе. Больно действительно не было, легкое жжение не в счет. Но что-то подсказывало, что не стоит торопиться и снимать тугую холщовую повязку на бедрах — все равно ничего хорошего он под ней не обнаружит. Слишком уж спокойно вела себя незнакомка — так не ведут себя здешние красавицы в присутствии незнакомого голого мужчины.
Даже служанки.
А эта, если судить по количеству украшений и дорогой одежде, вряд ли таковой являлась. Ну, разве что купец от чрезмерного богатства совсем умом тронулся и набрал прислугу из молоденьких девиц исключительно знатных кровей. Но сейчас было кое-что, интересовавшее Конана куда больше вероятного положения незнакомки в этом доме вкупе с ее родословной.
— Где мой… хм?..
Голос поддавался с трудом, но она поняла.
— Пояс? Вот он! Я подшила завязки, они почти оторвались…
Конан ощупал пояс, оценивая потери. Нож, конечно же, отобрали. А вот все остальное, похоже, опасным или ценным не посчитали. Зря, между прочим…
— Долго… я… м-м?
Голос звучал хрипло, слова приходилось проталкивать сквозь шершавое горло с огромным трудом. Конан откашлялся, намереваясь повторить вопрос более членораздельно. Но девушка поняла и так.
— Долго. Почти весь день. Сейчас вечер уже, солнце скоро сядет. Я очень старалась, но у тебя была сильная лихорадка. Ее же не так просто убрать, как боль, понимаешь?
— А-га…
Вообще-то, Конан просто прочищал горло. Но получилось как-то очень уж многозначительно.
Девушка, во всяком случае, явно поняла это междометие как-то по-своему. И явно в не слишком одобрительном ключе. Она слегка смутилась, моргнула жалобно и стала выглядеть еще более виноватой. Показалось даже, что она готова заплакать.
— Извини. Исправлять такое я не умею… так, сделала, что смогла. Убрала лихорадку, рану зарастила… это нетрудно! Шрам какое-то время будет сильно болеть, но это неправильная боль, там болеть уже нечему, просто так всегда бывает… понимаешь, когда отрезают руку или ногу… ну, или там еще что- нибудь… они потом еще долго продолжают болеть, словно их вовсе и не отрезали… Это неправильная боль…
И замолчала, шмыгнув носом.
— Ты — чародейка?
Девушка поморщилась и вся как-то съежилась. Отвела в сторону взгляд. Вид у нее сделался совсем жалкий.
— Немного, — похоже, собственные умения никакой особой радости ей не доставляли и предметом гордости вовсе не были. — Так, если заворожить что-то… или боль снять.
Понятно. Действительно, гордиться особо нечем. Среди природных чародеек подобный дар встречается сплошь и рядом. Это тебе не маститый колдун или боевой маг, обученный и натасканный по всем премудростям Темных культов. Простая необученная девчонка, хоть и с полезным в хозяйстве природным даром целительства. Разве что умелая — не всякой ворожейке под силу так быстро и качественно снять такую боль и полностью залечить свежую рану буквально за несколько поворотов клепсидры. Попади эта девочка в жены опытному и умному воину — цены б ей не было. А в гареме оседлого купца ее талант никому не нужен. Кого ей тут врачевать? Других наложниц, расцарапавших из ревности друг другу мордашки? Или самого ненаглядного мужа и повелителя — от похмельных мук и мужского бессилия?..
Смешно.
— Благодарю.
Девушка пожала плечом. Странно, но она не выглядела обрадованной представившейся возможностью во всей мощи проявить свое дарование. Даже просто довольной проделанной работой она и то не выглядела.
— Не за что.
Помолчала. Вздохнула. Сказала, не поднимая глаз, но очень решительно:
— Это было самое малое, что я могла… Это ведь я виновата. Если бы я не закричала тогда, ну, когда ты на меня наступил… ничего бы не случилось. Тебя бы просто не схватили, если бы я не закричала. Да наложит Затх печать на мои уста.
После этих слов она подняла глаза и уставилась на Конана чуть ли не с вызовом.
Конан моргнул.
Он явственно понимал, что от него ждут какой-то реакции, но никак не мог сообразить — какой именно. И очень-очень боялся сказать или сделать что-нибудь не то — девушка, вроде, была неплохой, да и иметь на своей стороне хорошую ворожейку было бы на данный момент совсем не лишним. Девушка тоже молчала, глядя тревожно и пристально. Поняв, что обоюдное молчание затягивается и наполняется многозначительным смыслом, по сути своей, пожалуй, не менее оскорбительным, чем любой, пусть даже и самый неверный ответ, Конан выдавил неуверенно:
— Ну… бывает…
И постарался улыбнуться самой очаровательной улыбочкой из арсенала трехсотлетнего мажонка.
Улыбочка вышла так себе — он совсем забыл про разбитые губы и выбитую в пылу ночной схватки пару зубов. Девушка нахмурилась. Спросила с жадным любопытством и недоверием:
— Ты что, действительно не хочешь меня покарать? Совсем-совсем?
На это Конан мог ответить уже безбоязненно. И даже, пожалуй, с долей праведного негодования.
— Нет.
Не объяснять же этой малолетней глупышке, что он вообще не бьет женщин. Даже если они того заслуживают. А уж тем более, если они такие молоденькие и хорошие… хм… ворожейки.
— И ты что — даже не будешь угрожать, что непременно убьешь меня — когда сможешь встать на ноги?
Вот же привязалась!
— Не буду.
Конану уже надоело разговаривать с этой странной девушкой. Чувствовал он себя неплохо и не собирался изображать из себя смертельно больного. Он попытался встать.
— Лежи!
Обеими ладошками девушка испуганно толкнула его в грудь — не по-женски сильно, надо сказать, толкнула. Не ожидавший такого подвоха Конан рухнул обратно на лежанку. Он бы, наверное, возмутился
