ноги. Что там умывают в таких случаях безответственные дороги?
Дальше начинался сплошной лес — грозный, шумный, неприступный. Несколько пустых домов безмолвно мокли под дождем. Когда-то здесь была деревня, но люди оставили ее лет пятьдесят назад. Вероятно, их изгнало отсюда какое-нибудь чудовище. Или они сами превратились в чудовища и уползли в болота догнивать свой век. Я ничему бы не удивился.
Мы увидели несколько развалившихся каменных изгородей и заросли одичавшей малины. Ягод на ветках висело очень много, и все они раскисли от влаги. Малину я люблю, она сладкая, а среди нечисти полно сладкоежек, и я не исключение. Но эту малину даже мне есть почему-то не захотелось. Конан же вообще не обратил на нее внимания. Он озирался по сторонам.
То, что деревня брошена, и брошена уже давно, становилось ясно с первого взгляда. Черные дома, стоявшие крыльцо к крыльцу в одну линию, начинали уходить в землю, хотя в целом они были на удивление крепкими и могли простоять здесь не один год. Ничего удивительного, если учесть, что бревна здесь пропитаны смолой — еще одна отвратительная особенность здешней природы: в таких лесах я начинаю задыхаться.
Только у одного из домов провалилась крыша, и из дыры торчали бревна. Жуткая картина. Когда ветер рвет шатры кочевников или под ураганами и дождями разметывает хижины из пальмовых листьев, зрелище все-таки не настолько кошмарное. Во всяком случае, нет ощущения, будто поблизости бродят неупокоенные духи. А здесь можно ожидать чего угодно. И мне ужасно не нравилось думать о том, что или кого мы можем повстречать.
Неожиданно я насторожился: мне показалось, будто я вижу, как в окне последнего из домов мелькнул тусклый свет. Я подергал Конана за волосы и, наклонившись, проговорил ему в ухо:
— Ты заметил?
Он сказал, что давно уже заметил — всяко раньше, чем я, — и намерен выяснить, что там такое происходит. Я-то полагал, что мы немедленно удалимся из этого нехорошего места, подальше от возможных неприятностей, но спорить с Конаном на подобные темы очень сложно. Обычно он ужасно упрям.
Конан спустил меня на землю и поднялся по ступенькам на крыльцо. Я никогда не завидовал людям. Безрассудство у них в крови. Спрашивается, почему им до всего есть дело? К примеру, этот самый последний дом в пустой деревне, где уже давным-давно никто не живет. С чего это здесь горит свет, если люди отсюда ушли? Я хоть и принадлежу к существам высшего порядка, но не до такой же степени, чтобы тягаться с вампирами и прочей дрянью, которая имеет привычку вить гнезда в подобных местах.
— Уйдем отсюда, сказал я жалобно. — Не нарывайся на неприятности, Конан.
Он тут же постучал в дверь. Как бы в ответ на мое предостережение. Ему никто не ответил, и я было обрадовался.
— Нет здесь никого, — сказал я. — Видишь сам. Пошли отсюда.
Но он тихонько приоткрыл дверь, и на крыльцо тут же высунулся остроухий пес. Морда у пса была исключительно веселая, и весь он был такой молодой и дурашливый. Конан позволил псу обнюхать свои руки, после чего животное совершенно растаяло и начало ластиться и подпрыгивать, норовя лизнуть его в физиономию. Я вытаращил на пса свои круглые глаза, чтобы проверить поймет ли неразумный зверь, с кем имеет дело. Пес что-то там понял. Во всяком случае, перестал скакать, рискуя уронить меня на пол и растоптать своими ужасными лапами. Он опустил хвост и уплелся в глубину дома. Конан вошел за ним.
Притолока была настолько низкой, что моему киммерийцу пришлось сильно нагнуть голову, чтобы не посадить себе шишку на лоб. Я шмыгнул следом, и мы оказались в просторных и совершенно темных сенях. На бревенчатых стенах угадывались разнообразные предметы сложного крестьянского обихода, а также большое количество пауков. Я их шкурой чувствую.
Конан остановился посреди помещения и громко поздоровался. Как мне показалось — наугад, потому что в первую минуту я никого не увидел. Масляный светильник стоял на окне, и от него было больше копоти и чада, чем настоящего света.
Затем мое зрение начало привлекать к полумраку, и я рассмотрел двоих, устроившихся на груде рваного тряпья в углу.
Во-первых, имелся бродяга, вроде нас. Шляются по всему миру такие вот неприкаянные личности, обвешанные оружием с головы до ног, в поисках с кем бы подраться, кого бы пограбить.
Размеренный труд на земле или в какой-нибудь пуговичной мастерской вызывает у них отвращение, и оно, в общем-то, вполне закономерно, если вдуматься: работаешь, работаешь, ковыряешься в земле, света белого не видишь, а потом явился такой вот искатель легкой поживы — и ограбил. Какой, спрашивается, смысл в честном труде? Лучше уж самому отправиться в странствия. Я так это понимаю.
Я попробовал прочитать его мысли, чтобы не тратить времени на выяснения, кто он такой да что здесь делает, но натолкнулся на преграду. Я успел услышать только обрывок, вроде «нелегкая принесла», после чего все мгновенно стихло. Перестать думать он не мог, такое никому не под силу. Значит, он почувствовал, как я залез к нему под черепушку, насторожился и принял меры.
Ай-ай-ай. Стало быть, не простой это искатель приключений, а с начинкой. Нечто вроде пирога: сверху подгоревшая корочка, а внутри сочное мясо. Тут вся хитрость в том, чтобы добраться до сути, не поддавшись на обман внешнего вида.
Я присмотрелся к бродяге повнимательнее. Бог он, что ли… С богами нам уже приходилось встречаться. И ничего, между прочим, одолели. Я давал Конану ценнейшие советы, и он поступал согласно моим рекомендациям, так что в конце концов все в наших отношениях с богами сложилось наилучшим образом.
И если я пойму, что за божество мы повстречали в заброшенном доме, и подберу к нему ключ, а Конан все сделает так, как я присоветую, то…
Да нет, этот тип не может быть богом. Больно уж гнусный вид у него. Скорее, какой-нибудь захудалый великан, потому что для порядочного великана ростом он явно не вышел. Великанов я, как нетрудно догадаться, очень не люблю: они слишком большие и как следствие — чересчур о себе мнят. А я хоть и крошка, с их точки зрения, по стою гораздо большего.
А во-вторых, там была девушка. Такой невинный стебелек, сероглазенький, с жалобным ротиком. Еще одна коварная видимость с начинкой. У нее, правда, мысли были самые обыденные — насчет ужина.
Вот с ними-то Конан и поздоровался. Меня, естественно, представить новым знакомцам забыл, так что мне пришлось позаботиться об этом самостоятельно.
Я вышел вперед и сказал:
— Я Пустынный Кода. Здесь очень сыро, я не привык. А это Конан. Он тоже мокрый, как собака. Он устал еще сильнее, потому что нес меня на руках. Хотя он привык. Он человек.
(Потом, кстати, оказалось, что из нас четверых в этой хибаре только один Конан и был человеком в полном смысле слова.)
Выслушав мою речь, девица поднялась, наклонилась надо мной и ласково взяла за подбородок.
— Ух, какие глазищи, — проговорила она дурашливым тоном, обращаясь к своему приятелю. — Посмотри, Гримнир. Ну разве он не прелесть? Пустынный Кода! Никогда таких не встречала. Лапушка.
Честно говоря, я оскорбился. Да будь мы где-нибудь в Куше, Хоршемише или даже в Туране, любая девица при виде такого, как я, умчалась бы в ужасе куда глаза глядят и потом неделю ходила бы обвешанная колокольчиками, дабы отогнать мое зловредное влияние. А здесь — никакого почтения.
— Я Пустынный Кода, — прохрипел я своим самым низким, зловещим голосом. — Я насылаю бедствия и ураганы, я источник зла и коварства…
Девица, улыбаясь, перевела взгляд на Конана, и я чуть не помер от злости, увидев, что и он улыбается с самым дурацким видом. А еще друг называется. Прошел со мной через столько испытаний — и вот, нате: насмехается.
— Вы, наверное, голодны, — продолжала девушка. — Мы поделимся с вами хлебом и лепешками из лебеды. Очень вкусно, если горячие. Я сама пекла.
— Чей это дом? — поинтересовался Конан.
— Мой.
Девушка повернулась к окну и взяла с крышки узенького сундука, что невидимо притулился возле окна, две треснувших глиняных кружки. Одну из них совершенно явно лепил пьяный гончар, такой кривобокой и пузатой она была; вторая же оказалась тощей, а щербинки на ее краях торчали, точно
