получалось. Во время заполуночных песен у костра с легкими возлияниями и танцами ему удалось и грудь ее осторожно погладить, и к щечке губами пару раз прикоснуться, пьянея от запахов и надежд на продолжение. Но в тот раз он отступил перед достаточно условным сопротивлением, забыв, что суворовский завет – «быстрота и натиск» относится не только к военным делам.
Был бы он уже тогда отважным военным корреспондентом или космическим журналистом с именем – все получилось бы совсем иначе, и жизнь, безусловно, сложилась как-то иначе.
Уже следующим днем нашелся человек, который не забивал себе голову возвышенными мыслями. Правда, к концу срока Лена разочаровалась в нем и даже впала в депрессию, догадавшись, что две недели потеряны зря. Не так себя повела, не на ту лошадь поставила. Ошибка, если не хуже, вряд ли поправима.
Простились они с Игорем тепло, старательно скрывая друг от друга чувство горечи от воспоминаний о несбывшемся. Полгода, а то и больше переписывались «как близкие друзья», причем на бумаге, а не электронной почтой, и Лена постоянно касалась листка капелькой своих духов. Зачем, для чего? Неужели из чувства изощренного садизма? Или по девичьей глупости?
Кто теперь скажет, отчего Игорь не бросил все, не метнулся из Москвы в Петербург в ближайший уик- энд? Не мог простить обиды, ждал прямого приглашения или тоже утонченно мстил?
Когда эпистолярное общение сошло на нет, он довольно долго вспоминал о своей несбывшейся любви. Последний раз вспомнил о ней незадолго до своего первого межзвездного полета, когда сидел в гнусном номере прифронтовой гостиницы на очередной азиатской войне, схваченный приступом «вельтшмерц», мировой тоски, и набрасывал в потрепанном блокноте:
Отослал ей это стихотворение, но ответа не получил. Так постепенно и забылось.
Если правильно сказано кем-то, что стихи – высшее воплощение человеческого духа, то они, эти и другие тоже, вполне могли вызвать к жизни и материализовать образ девушки. Неотреагированные эмоции, сказал бы в этом случае Александр Иванович, обладают чудовищной силой. Не знаю, как там насчет веры «в горчичное зерно», которая позволит перемещать горы, а вот два недоучки – художник Гитлер и семинарист Джугашвили – дали миру понять, как опасно лишать человека перспективы. Купил бы еврейский магнат году в тысяча девятьсот десятом или тринадцатом за тысячу марок десятка три акварелей Адольфа Алоизовича да устроил выставку в Вене с хорошей прессой, как бы ему были благодарны шесть миллионов соотечественников и пятьдесят миллионов прочих, ни за что погибших людей! Кажется, ни один из художников, попавших в собрания Третьякова или Щукина, не возжелал учреждать рейхи, вешать на фонарях коллег, сколь бы их колорит и мазок ни казались им чуждыми и отвратными.
А теперь судьба предложила ему эту же девушку в полное распоряжение, с правом переиграть партию по новым правилам. Сумеешь, нет?
Он пересек темный коридор, постучался в дверь.
– Это ты, князь? – спросила Елена, перед тем как отодвинуть засов. Сам вопрос уже служил ответом.
– Кто же еще?
Она стояла за порогом, кутаясь в льняную простыню, прикрывавшую голые ноги едва до колен.
– Зачем пришел?
– Как будто не знаешь…
– Знаю, – не то вздохнула, не то всхлипнула княжна. – Очень долго ждал, так?
– Ты даже не знаешь, как долго…
– Знаю, – повторила она. – А если война закончится не так, как мы надеемся?
– Тем более. Тогда и пожалеть об упущенном некому будет.
– Понимаю. Я и сама тебя ждала, чего скрывать…
Она за руку провела его через едва освещенную дрожащим светом свечи прихожую к узкой, для монахов устроенной деревянной койке, поверх из лыка сплетенной сетки прикрытой тонким тюфяком. Сбросила с плеч простыню.
Он видел ее на селигерском пляже в тугом купальнике, по моде тех лет скрывавшем тело от плеч до середины бедер, потом в бане, когда он своими руками ее раздел. Но это медицинский момент, не считается. Потом, в присутствии Артура, она явилась ему не голой, а обнаженной, ей прислуживали Алла и Ирина, столь же неодетые, но при всех своих зрелых формах уступающие в соблазнительности изящной, а главное – царственной девчонке. Каковая царственность в жестах, движениях, мимике отчетливо перебивала так называемую «силу плоти». А уж Игорю, впервые увидевшему Ирину на палубе «Призрака», казалось, что ничего совершеннее не бывает в природе.
Убедился, что бывает. Просто угол зрения меняется в зависимости от настроя. Кому Венера Милосская, кому Афродита Таврическая.
Елена легла, прижимаясь к стене, освободив достаточно места, чтобы и он поместился.
Никаких предваряющих и сопровождающих происходящее слов княжна не говорила. Обещаний не требовала, хоть любовных, хоть политических. Просто прижалась горячим тонким телом, сама начала его целовать, по-современному, хоть и не знал Игорь, чем эти дела отличались от наших в тринадцатом веке.
