ложечкой странная тревога.
Он попытался прикинуть, как ситуация выглядит с точки зрения «нормального» наркома, понятия не имеющего о творящихся вокруг потусторонних делах.
После визита в наркомат, где Шестаков благополучно изъял из своего сейфа валюту и чеки, отбился от опергруппы, захватил в плен Буданцева и уехал с ним в Сокольники, имела место столь же неудачная попытка Лихарева взять реванш. Но нарком обезоружил и его. После чего Валентин активизировал в нем матрицу Шульгина, и дальше они уже общались напрямую.
Предположим, тесты «на идентичность» сработали правильно, Григорий Петрович действительно получил от Шульгина при прощании «замещающую информацию», которая «прижилась» на место, не оставив ни следа, ни рубца. Шестаков, насколько Лихарев вообще разбирался в людях и умел отличать правду от лжи, даже тщательнейшим образом замаскированной, совершенно искренне был убежден, что после возвращения из Сокольников на квартиру Валентина они вчетвером посидели за столом, снимая нервное напряжение и обсуждая случившееся. После этого легли спать. Утром Буданцев ушел к себе домой, Власьев уехал на кордон. Лихарев с Шестаковым встретились с Заковским, согласовали позиции, после чего отправились в Кремль.
Время, занятое в реальности разговорами Шульгина и Лихарева о сути и смысле аггрианско- форзейлианского противостояния, встречей с Сильвией и т. п., в памяти наркома было заполнено обсуждением чисто внутренних вопросов – о дальнейшей судьбе Шестакова, о Ежове, о докладной, которую Григорий Петрович подготовил для Сталина. Ее содержание, кстати, чрезвычайно интересовало Лихарева, он не совсем понимал, для чего Шульгин подсунул ее вождю без согласования с ним. И весьма хотел бы тщательно ознакомиться с ее содержанием. Здесь, казалось ему, крылась какая-то тайна. Для чего бы Шульгину, собравшемуся уходить, осложнять таким образом предстоящую жизнь наркома? Или же облегчать реализацию планов аггрианской резидентуры?
Однако добиваться ответа у Шестакова бесполезно. Он абсолютно убежден, что докладную писал сам, еще до «событий», готов отвечать за каждый пункт и посыл, а Валентину не сообщил о ее содержании и самом факте существования «меморандума» исключительно исходя из собственных номенклатурных представлений. Для него ведь, в отличие от Шульгина, Лихарев не более чем сталинский порученец, хотя и фрондирующий. И согласовывать с ним вопросы, касающиеся взаимоотношений такого уровня, – явный нонсенс.
Но есть не только в политике, но и в медицине такой термин, как «провокация». Это когда в организм вводят некое вещество, призванное выявить наличие иным способом не определяемого микроба, заставить его проявиться…
– А вот знаете, Григорий Петрович, одна мысль меня все-таки мучает. До этого все не мог выбрать подходящее время, чтобы спросить. Как вы все-таки сумели в парке меня сделать? Я мужик очень тренированный, вы даже не знаете насколько, и моложе вас почти на десять лет, и всякими приемами владею! Но то, что вы там проделали, не знаю даже, как объяснить…
И уставился Шестакову в глаза пронзительным взглядом все знающего следователя.
– Какие приемы, Валентин, – нарком развеселился, заулыбался, – ну какие приемы? Это ведь все для дураков. Просто я умею драться лучше вас, и реакция у меня быстрее. И только. Давайте, прямо сейчас испытайте на мне свой самый лучший прием, пока я сижу напротив вас! Ну! Сокольники – вспомните! Вы с «маузером», я – никто, безоружен и на прицеле…
Неизвестно почему Лихарев вдруг испытал редкое для него чувство злобы, требующей немедленного выхода. Уж больно вызывающе прозвучали последние слова, с явно прорывающимся сквозь спокойную усмешку презрением. Не просто унизил его тогда Шестаков, а и сейчас демонстративно об этом напоминает. Только вот зачем?
Ладно! Прошлый раз он проиграл суперсуществу, против которого оказалась бессильна сама леди Спенсер, но сейчас-то напротив него даже не стоит, а сидит, развалившись на стуле, совсем не спортивного типа человек. На борца полутяжелого веса он похож или даже на боксера, но никак не на специалиста восточных или каких там еще единоборств. Что он без помощи Шульгина может?
И не насторожил Лихарева очевиднейший факт – если бы нарком сам по себе ничего не умел, зачем бы ему
Не слишком даже сосредоточившись, Валентин сделал выпад, достаточно хитрый, впрочем. Левой рукой обозначил атаку на голову и шею противника, одновременно правой, собранными «птичьим клювом» пальцами намерился ударить наркома в солнечное сплетение. Пропустит – его беда, минут пять будет ловить воздух ртом и корчиться от боли. Сам напросился. Но главная хитрость заключалась в том, что он рассчитывал, в случае, если Шестаков и успеет поставить блок против двух ударов сразу, подсечь правой ногой ножки стула и банально опрокинуть его на спину. Достаточно на первый случай.
В реальности все случилось совсем не так. Вопреки любой теории и практике ближнего боя, Григорий Петрович, вообще не обратив внимания на его понятные любому знатоку ближнего боя движения, просто ударил навстречу обеими ногами. Значительно опередив в темпе. Хорошо еще, что он был без сапог.
Сметая антикварную мебель, Лихарев врезался спиной в дубовый буфет. Зазвенела сыплющаяся с полок посуда. И вдохнуть было нечем. Спереди удар в живот, еле-еле пресс выдержал, сзади – позвоночником и ребрами о резное дерево.
Он лежал, а нарком уже стоял над ним, неизвестно когда успев встать, с усмешкой покачивая в руке бронзовый шандал.
– Следующий жест, как вы понимаете, поставил бы точку на вашей биографии. – Голос был спокойный, но крайне убедительный. – Примерно так я разобрался с чекистами. Только шума было меньше, поскольку они к драке не готовились, в отличие от вас, и занимались обычным обыском, заведомо списав меня в тираж. – И протянул Лихареву руку, помогая подняться. – Ваше (и не только) заблуждение в том, что вы исходите из каких-то странных понятий. Большинство даже неглупых людей отчего-то уверены, что человек моего возраста и положения просто по определению должен быть вялым, рыхлым, нерасторопным, в какой-то мере трусливым. Непонятный стереотип. Как-то выводится за скобки, что наше поколение отвоевало по несколько лет на самой страшной войне. Некоторые – не на одной. Хорошо отвоевало, вашему поколению и не снилось. В кавалерии, пехоте, на флоте, вроде меня. Теперешние видят только нынешнюю вальяжность и бронзовую неподвижность за столами президиумов.
Обывателям простительно, но удивительно для человека вашей профессии, тем более что имеете уже определенный личный опыт в общении лично со мной. Вам не очень больно?
– Нет, все в порядке. Это действительно урок, – ответил Валентин, быстро приходя в себя. Так же вели себя и аггрианские боевики, с которыми Шульгин столкнулся в Москве, в самом начале этой истории. Восстанавливались почти мгновенно от практически смертельных ударов. – Я, признаться, до последнего
