из всех сеньор в мире. Бар был почти пуст. Луис расплатился. Славному бедному идальго удавалось поесть и выпить всласть, только когда платили родственники.
– Теперь мы без масок, – сказал Луис, когда они сели обедать в ресторане.
– Да, – глухо подтвердила она.
– Можно подумать, что мы стыдимся своего происхождения, но это не так. Мы стыдимся только самих себя.
– Я не стыжусь даже себя.
– Ты не должна так говорить! Это значит захлопнуть дверь в жизнь.
– Я ее уже захлопнула.
– Я ожидал, что ты подумаешь, прежде чем сказать это. Разве ты не понимаешь, что я тебя люблю?
– Ты не должен меня любить.
Ее рука с вилкой застыла в воздухе, а глаза выразили укор. Они были холодны и пусты. Казалось, все в ней помертвело. Оживление, которое освещало ее лицо в Прадо, исчезло.
– Значит, мы расстанемся? Каждый пойдет своей дорогой? Так?
– Так будет лучше всего.
– Когда я должен убраться? – спросил он горько.
– О!.. Ты как ребенок! – В глазах ее снова вспыхнул нежный изумрудный свет, кокетство и радость женщины, за которой ухаживают. – Я совсем не хочу, чтобы ты убирался.
– Тогда зачем нам расставаться?
– Затем, что мне нечего тебе дать. Я мертва. Я – женщина без тела. Разве ты можешь любить женщину без тела?
– Но ты меня любишь. Ты вернешься к жизни.
– Нет. Я тебя не люблю… по крайней мере так, как тебе хотелось бы. И не знаю, могу ли я вернуться к жизни… прекратить уколы. Ты видел, что случилось прошлой ночью. Думаю, поздно.
С ее лица не сходила бледность, а в покорности тона было какое-то мертвенное спокойствие.
– Не знаю, понимаешь ли ты меня.
– Завтра начнем лечение, – заявил он решительно.
– Бесполезно. Я пробовала столько раз.
Кельнер приносил кушанья, к которым они едва притрагивались, и с оскорбленным видом убирал тарелки. Почему этим испанцу и англичанке – самой изысканной паре в отеле – не нравится еда? И кельнер пошел отчитывать повара. А Луис и Фани впивались глазами друг в друга с горьким сожалением, как люди, встретившиеся слишком поздно.
– Значит, ты знала Рикардо? – спросил он после долгого молчания.
– Да, – ответила она. И щеки у нее дрогнули.
– А я его едва помню. Когда я уезжал, он был ребенком. Непохожим на других, набожным ребенком… Как он выглядел взрослым, я себе не представляю.
– Внешне он был похож на тебя, – сказала она осевшим голосом.
– А какой у него был характер?
– Непреклонный и жестокий.
– Но к себе он, вероятно, был снисходителен?
– Он был беспощаден и к себе.
Фани судорожно сжала кулаки и задышала часто, точно невидимая рука стиснула ей горло.
– И ты пошла ухаживать за больными сыпняком в Пенья-Ронде!.. Зачем ты сделала это?
– Чтобы быть с ним.
– Романтика! – сказал он с улыбкой. – Это была любовь?
– Не знаю.
– Что произошло потом?
Лицо Фани приняло цвет синеватого мрамора. В нем не осталось ни кровинки. Челюсть задрожала, точно от холода какого-то ужасного воспоминания. Но она мгновенно овладела собой.
– Не надо мне больше рассказывать о Рикардо, – сказал Луис.
– Напротив. Я должна рассказать тебе все. Но не сейчас!.. Еще не сейчас!
– Мертвые вообще не представляют интереса, – заявил Луис дерзко, очистив апельсин и подавая его Фани.
– Ты веришь в бессмертие души? – спросила она.
– Нет. Трудно согласиться, что повар нашего отеля, Альфонс XIII или маркиз Торе Бермеха бессмертны.
– Я тоже, – сказала Фани с нервным смехом. – Но маркиз Торе Бермеха заслужил бессмертие… Ты не находишь?
– Почему?
– Потому что он сорвал с пас маски.
– Да, – сказал Луис.
И они опять впились глазами друг в друга. В глазах Луиса светилась надежда, а Фани опять почувствовала острую, пронизывающую боль отчаяния. Никогда, никогда она не ощущала сильней свое полное физическое разрушение.
Когда они, пообедав, вышли из ресторана, она пожаловалась на усталость. Луис сразу понял, что это обычная, постепенно наступающая депрессия. Действие утренней дозы морфия иссякало, и теперь она нуждалась в новом уколе.
– Очень глупо пить кофе в холле, – сказала она. – Я предлагаю выкурить по сигарете в моем номере. У меня есть бутылка настоящего бренди.
– Да, но мужчинам запрещено заходить в комнаты дам, и наоборот, – весело заметил Луис.
– Неужели ты настолько наивен, чтобы соблюдать правила?
– В таком случае попробуем бренди.
В ее комнатах было жарко и душно. Как только они вошли, Фани включила вентилятор и спустила жалюзи, которые ленивая прислуга оставила поднятыми. Комната потонула в полумраке. Сонную тишину нарушали только редкие трамвайные звонки или гудок автомобиля, проезжавшего по накаленной мостовой Сан-Херонимо. Были самые знойные часы дня.
– Почему бы тебе не поехать в Сан-Себастьян? – спросил он.
– Там сейчас полно англичан, – сказала она с досадой. – К тому же деньги у меня на исходе.
– На сколько тебе хватит?
– На несколько месяцев… О!.. Этого более чем достаточно!
И зловещее спокойствие этого «более чем достаточно!» отозвалось в нем острой болью.
– Un momentito,[15] – сказала она (они уже перешли на испанский) и достала из тумбочки коробку с принадлежностями для укола.
С этой коробкой в руках она направилась к ванной.
– На десять сантиграммов меньше! – строго приказал Луис.
– Нет. Не имеет смысла, – ответила она.
– Попробуй! – Он нагнал ее и схватил за плечи. – Прими меньшую дозу, если ты меня действительно любишь.
– Я тебя люблю, но сделать этого не могу… Сегодня я хочу быть спокойной. Мне надо о многом рассказать тебе.
– Я не хочу, не рассказывай мне ни о чем.
– Ты должен знать все… Ты должен узнать, как погиб Рикардо. Тебе надо это знать. Я никогда не рассказала бы тебе, если бы ты не был его братом.
– Тогда обещай: начнем лечение с завтрашнего дня.
– Хорошо. Обещаю, – сказала она с пустой улыбкой.
И голос ее выразил, насколько безнадежна такая попытка.
– Ты стерилизуешь шприц и раствор?
– Никогда.
