лингвистов с поварами пока неумолимо заканчивается победой последних. С нокаутом. Я вот, например, упорно называю цветущее весной белое дерево — “сакура”. Почему же сакура? Откуда в русском языке взялось это слово? Почему я не называю ее вишня? Грамотно, вроде, говорить вишня, но: различие неумолимо маячит перед глазами. Подмосковная вишня в садах мельче деревом и крупнее плодами, цветет меньше, зато родит больше. Кулинарное использование вообще не сравнить — разница во вкусе между русским вишневым вареньем и японскими солеными маринованными листами сакуры (популярное блюдо весной) — небо и земля. Но вот беда — японские садоводы интересуется далеко не только той сакурой, которую сажают для украшения вдоль дорог, и различают более 400 видов разной сакуры. И не на всех видах вырастает много цветов и несколько мелких ягодок, жутко горьких, модели кожа и кости — в японских садах растет плодовая сакура с сочными светлыми ягодами, совсем как родная черешня. Разница между одной сакурой и другой — опять небо и земля, но и то и другое для японца — сакура. А крупная красная экспортная черешня из США в супермаркетах — вовсе не сакура, а загадочная заграничная “черии”, японцы так ее и называют. Абсолютно то же самое разделение, что в русском языке.
Японская слива, “уме”, знакома в русском языке меньше, а разница во вкусе плодов — больше. Плоды сливы тут не едят просто так, а опять же маринуют и солят, кладут в рис, гонят самогон “умесю”, дешевый напиток уровня бормотухи для японца, с гордым названием “сливовое вино” в русской литературе. В английском языке переводят “уме” не как сливу, а как японский абрикос. Слива, абрикос — сорта одного дерева, название роли не играет, ведь и то и другое в конечном итоге оказывается на японском столе в таком виде, который вам и не придет в голову сравнить ни с нашей сладкой сливой, ни с абрикосом.
Итого — японец пьет умесю под сакурой, русский в то же самое время сидит с бутылкой сливовки под вишней, но бутылка одна на двоих, как и дерево.
Говорят, грибы вообще в каждой стране разные, тут вопросов нет. А животные? Биологи лингвистам пока проигрывают. Японская ворона, прячущаяся в ветвях сакуры, отличается от русской вороны и размером и цветом. Наверняка и вкусом. Но мы ворон не едим и оттого готовы согласиться, что ворона и в Африке ворона.
Только вот с икрой у нас с японцами коллизия вышла. Красная икра и по-японски — “икура”. Каждый из нас считает это слово своим.
За порогом
Я — частично робот. По крайней мере — киборг. Я работаю ежедневно приставкой к компьютеру, нажимающему в нем на кнопки. Как минимум с 9 до 19. А потом прихожу домой — и снова нажимаю на кнопки — как минимум с 20 до 23. И с утра, когда я просыпаюсь, я тоже включаю компьютер до того, как просыпаюсь и иду чистить зубы. Мой ноутбук и мой PDA спят ночью со мной рядом с подушкой, сервер трудится днем и ночью без выключения справа, а в ногах стоит десктоп с большим-большим монитором. Когда я выхожу их дома — со мной как минимум мой PDA. Он всегда со мной. Даже в туалете. И в конце концов если снять у меня с носа очки — я совсем ничего не вижу.
Я живу в городе, где после дождя нет грязи. Грязи нет, потому что нечему пачкаться. Я живу в городе, где совсем нет земли. Где нет размытой глины. Есть только асфальт, город заасфальтирован весь, как гигантский аэродром. Тут из окна дома можно плюнуть на соседний дом, да и то — уже не хочется. Меня давно не впечатляют ночные огни. Ночные огни вообще не впечатляют того, у кого напротив окна горит фонарь а в квартире день и ночь непрерывно мигают десятки цветных светодиодных лампочек — лампочки на свиче, лампочки на оптоволоконном модеме, лампочки активности винчестера, лампочки беспроводной точки доступа, лампочки… Да, меня не впечатляют многоэтажные развязки и блестящие небоскребы — они лишь заставляют меня почувствовать тесноту моего дома, в котором открывать дверь почтальону и звать соседскую кошку через окно напротив можно одновременно.
Я рассказываю о листьях и паучках не потому, что их так много вокруг меня, а потому что их мне не хватает. Раненный зверь бежит в чащу леса. Чаща леса — убежище. Я давно болен. И поэтому каждые выходные я бегу в убежище. Где деревья стоят часто-часто. Я путешествую в чащу. В чаще я больше не чувствую тесноту. Понимаете?
Когда выходные кончаются, так странно возвращаться в Токио, идти по асфальту, на котором не лежит ни одного листочка, идти там, где не пахнет прелостью земли, где не натягивают свои сети пауки, и где никогда-никогда не перебежит дорогу маленький коричневый волчок тануки.
В каске и коляске на Урале и за Урал
Хоть и кажется, что Япония далеко-далеко от всех стран, на другом конце света, но и у нее есть свои соседи. Более того, самый ближайший сосед — это наша огромная и удивительная родина — Россия. Зимой, когда северные моря замерзают и покрываются толстым льдом, от самого северного японского острова, Хоккайдо, до восточной границы России можно дойти пешком. А иногда и перейти. Издавна японские туристы интересовались своим ближайшим соседом. В первый раз, к большой радости японцев, это случилось в Русско-японскую войну. То был первый случай, когда азиатская страна победила европейскую державу, притом что обе воевали на одних и тех же английских кораблях.
А вот вторая мировая война закончилась для японцев хуже — но не для японских туристов. До сих пор, не обращая внимания на отсутствие мира между двумя странами, тысячи японских туристов приезжают на дальний восток России. Одна из главных достопримечательностей — музей красной армии в Хабаровске, в котором хранятся предметы, отобранные у японских военнопленных, невольно выбравших экстремальный туризм в сибирских концлагерях. Этот вид отдыха японцы любят и сейчас: специальные компании, занимающиеся экстремальным туризмом, предлагают им туры на выживание — от сбрасывания с вертолета на неделю в диком сибирском лесу, до еще более экстремального выживания с людьми в специальной избушке для иностранца в настоящей сибирской деревне. Только все это, конечно, не зимой. Расписание туров в Россию всегда начинается у японских туристических компаний где-то с апреля. Однажды я подрабатывал в небольшом токийском туристическом агентстве, предлагающем, в том числе, поездки в Россию. И если кто-то из клиентов спрашивал про Россию зимой, то начальство сразу разводило руками: “Зима, мороз, Россия закрыта”.
Зато весной начиналась настоящая туристическая романтика! Говорят, что из всех иностранных туристов в России японцы составляют самую значительную часть. Россия широко известна своими столичными театрами, да и дворцами и музеями Петербурга. Правда, радостное впечатление от этих знаменитых на весь мир вещей портят некоторые мрачные образы Лубянки и некий осадок от полония в чае. Поэтому традиционного туризма по музеям и дворцам в России не так много, а русские театры уже и сами предпочитают гастролировать за границей. Зато экстремального туризма для богатых любителей острых ощущений — хватает. И особенно для богатых любителей не менее, а то и более знаменитой, нежели красота дворцов, красоты русских женщин.
В Японии их вежливо называют модеру-сан — госпожа модель. В моем туристическом агентстве ежегодно весной собирали группу распустившихся старичков, с большими фотоаппаратами. Старички такие старые, что фотоаппараты — это единственное, что у них держится горизонтально, да и то не у всех. Один старичок, помню, в тот раз так и поехал со своей бабушкой того же возраста — она ему фотоаппарат
