Тут надо пояснить, что в идеале все взаимодействует со всем. Вопрос лишь в том, чтобы заметить эти взаимодействия. Вот и предположим, что, скажем, котельная, будучи расположена в определенном месте посреди монастырских стен, с ними взаимодействует и тем самым порождает инфразвуковые колебания, разрушающе действующие на психику. Теперь предположим, она взрывается. В момент взрыва их мощность катастрофически увеличивается, и та порция облучения, на которую раньше уходили годы и месяцы, получена нашим лагерем за секунду. Вот люди и сходят с ума.
И, наконец, самое невероятное. Действительно близится конец света и перед финалом на самом деле активизировались все эти призраки, привидения, души мертвых и прочая потусторонняя нечисть, чему мы все и стали свидетелями.
Видя, что лепила закончил, Игнат Федорович ехидно поинтересовался:
— И какой же из этих сценариев, на твой просветленный и просвещенный взгляды, истинный?
— Я думаю, — чуть ли не по буквам произнес Поскребышев, — что каждый понемножку.
— Но как такое может быть? — Недоумевая, возгласил кум.
— Очень просто. Окружающий нас мир — не линейная формула. В нем реализуются сразу и все возможности. Некоторые, правда, в исчезающе малых пропорциях.
— Нет, ты сам бредишь! — В возбуждении, майор встал, подошел к окну. — Сам посуди, я же не мог съесть никакого наркотика! И…
— И сахар в определенных условиях может стать наркотиком. Скажу больше, галлюциногеном! — Таинственно провозгласил Михаил Яковлевич и тут же пояснил.
— Для диабетика, например.
— Но это же особые… — Попытался возразить Лакшин, но его безапелляционно перебили:
— Все ситуации особые!
Игнат Федорович, закрыв рот, вынужден был согласиться с этим тезисом, но другие возражения уже прокладывали себе дорогу:
— Так не хочешь же ты сказать, что привидения реальны?
— Что есть реальность? — Философски заметил Поскребышев. — Не будь ты законченным материалистом. Маркс, между прочим, Карл который, активно увлекался спиритизмом.
— К черту Маркса! — Рявкнул Лакшин, не задумываясь над тем, что за эти слова, если они дойдут до замполита, он может получить, по меньшей мере, выговор по партлинии. — Ты меня уже совсем запутал. Как одновременно я мог сожрать нечто, в данных особых условиях являющееся наркотиком, и при этом подвергнуться воздействию некого излучения, при этом временно сойдя с ума?
— Ты дискретизируешь то, что я тебе сказал. — С терпеливой улыбкой вещал Михаил Яковлевич. — Ты дискретно воспринимаешь окружающее тебя, рубишь своим сознанием тот непрерывный поток, который на тебя сваливается, на небольшие, легкоусвояемые, съедобные части. И поэтому не видишь взаимосвязей.
— А как иначе?..
— Я же, во всяком случае, в данный момент, обладаю непрерывным, континуальным мировосприятием и поэтому могу видеть и факты, и явления в их непрерывном взаимодействии. Причем, если в этой картине видения вдруг чего-то недостает, то я знаю, где конкретно находится эта дырка, и после такого открытия найти недостающее связующее звено уже не представляет особой проблемы.
— И где же во всем этом безумии смысл?
Поскребышев хитро взглянул на недоумевающего оперативника:
— А в чем смысл дождя или снега? Ты столкнулся с неким природным явлением. И что толку его описывать, раскладывать на полочки, классифицировать? Его надо принимать так, как оно есть. Не больше и не меньше. Смириться с ним.
— Это что же? — Игнат Федорович исподлобья посмотрел на врача-наркомана. — Сидеть и ничего не делать?
— Отчего? — Удивился медик. — Разве когда тебя застает на улице дождь, если уж развивать эту аналогию, ты делаешь вид, будто ничего не происходит? Нет, ты раскрываешь зонтик, если ты предусмотрителен, или бежишь в ближайшую подворотню и ждешь пока с неба не прекратит литься вода.
— Ага. И сейчас ты мне предложил второй вариант. Отдохнуть в Байкальских подворотнях?
— Так зонтика же у тебя нет. — Развел руками Михаил Яковлевич. — Иначе бы ты ко мне с таким вопросом просто не пришел бы. Или есть у тебя этот зонтик, но ты не знаешь где, или не умеешь его открывать. Вертишь в руках, как бесполезный предмет…
— Ладно, хватит… — Прервал лепилу Лакшин. — Анализ я твой слышал. Вывод тоже.
В общем, пошел расслабляться и получать удовольствие.
Кум натужно улыбнулся, понимая, что будь даже совет Поскребышева именно тем, что ему, оперативнику, необходимо, он все равно не сможет его выполнить в полной мере. Теория звучала прекрасно, но воплощение ее в жизнь вызывало у Игната Федоровича большие сложности. Кроме того, несмотря на то, что Михаил Яковлевич и употреблял простые и понятные слова, но общий их смысл непостижимым образом ускользал от майора. Вместо рационального осмысления речей Поскребышева, Лакшин воспринимал их сугубо эмоционально. Он не знал, правильно ли делает, но почему-то получалось именно так, и начальник оперчасти ничего менять в этом не хотел. Ибо эмоции, которые он выносил из разговора с пронаркоманившимся доктором, были положительные. Однако состояние, в котором сейчас пребывал Игнат Федорович, можно было назвать умиротворенным. И это ощущение тихой радости не смогло поколебать даже появление взмыленного прапорщика.
— Вот вы где! — Жбан, запыхавшийся, с вылупленными глазами, несколько секунд переводил взгляд с врача на кума, не понимая, как они могут так просто тут сидеть и улыбаться, когда в зоне происходит ТАКОЕ. — Тут Синяка замочили! И еще какого-то зычка!
— Синяка, говоришь? — Переспросил Лакшин.
— Да! — Лихорадочно закивал головой прапорщик. — Они прямо из воздуха появились! Мертвые!
— Из воздуха? — Спросил Поскребышев. — Интересно, как им это удалось?
— Да не знаю я. Зычки так базарят.
— А ты им и веришь? — Тоном психотерапевта поинтересовался Михаил Яковлевич.
— Поверишь тут… — Неопределенно замотал головой Жбан. — Так вы идете или нет? Там уж скоро пол зоны набежит…
— Я думаю, надо навестить приконченных. — Встал Поскребышев и направился прямо на прапорщика. Тому пришлось посторониться, пропуская врача. Следом вышел и Лакшин.
5. Котел. Выходной в отряде
Едва проснувшись, Котел помчался на плац. Ему не терпелось при свете дня посмотреть на картину, которая ночью заставила его несколько часов стоять на месте. Но никакого черепа на фронтоне больнички не оказалось. Вместо пиратского символа там было вырезанное в камне странное колесо с восемью спицами. Причем спицы выступали за обод, заканчиваясь сплюснутыми луковками. По обе стороны колеса находились изображения каких-то людей. Тот, что справа, сидел на каком-то столике, скрестив ноги пятками вверх. Ладони его были сложены так, что вытянутые пальцы правой смотрели вниз и влево, а левой, соответственно, вправо и вверх.
Второй человек восседал на таком же постаменте, но его ноги были опущены вниз. В левой руке он держал колокольчик, а в правой — странную ажурную конструкцию, которую Исаков затруднялся даже описать словами. Завхоз смутно помнил, что где-то, когда-то он уже видел этих святых, а в том, что это святые, не было никаких сомнений, ибо за их головами виднелись круги, могущие быть лишь нимбами.
Но так же Игорь подозревал, что это были не православные святые. Но тогда как они могли здесь оказаться?
Не имея возможности ответить на этот вопрос, Котел вернулся в отряд и застал там полный бардак.
