Дитя Ойкумены

– Ну как? – спросил Джошуа Фластбер, этнолог.

– Никак, – ответила Сибилла Трен, психир.

Не сговариваясь, оба посмотрели в сторону кустов молочая. Там, сидя на земле, маленький охотник Цагн сортировал подарки. Еду – отдельно, красоту – отдельно. Ничего другого овакуруа не брали. Охотно соглашаясь на исследования, местные дикари отказывались даже от железных ножей. Еда и красота. И то не всякая еда, и уж тем более не всякая красота.

Если подходящего подарка не находилось, овакуруа давали исследовать себя просто так.

– Ненавижу, – сказала Сибилла Терн, психир. – Кажется, что я два часа билась лбом в стенку. Это не человек. У него нет мозгов. Вообще.

– Есть, – возразил Джошуа Фластбер, этнолог. – Медсканер показывает, что есть. Эксперты Лиги утверждают: овакуруа – люди. Все овакуруа Мондонга так обычны, что меня от них тошнит. Все, кроме обитателей пустыни Карагуа. Каменный век, каменные головы.

– Если бы только головы! Помнишь, они притащили в поселок юношу с распоротым животом? Сказали, что несли издалека, пять дней. В госпитале раненому удалили два метра кишечника. Через неделю он плясал у госпитального въезда, радуясь восходу солнца. И знаешь что? Я разговаривала с врачом, делавшим операцию. Дикарь категорически запретил использовать наркоз. Врач думал, парень изойдет криком. Ничего подобного. Во время операции он рассказывал врачу сказки.

– Сказки – их коронный номер. Я записал уже сотню кристаллов.

Они третий месяц были любовниками, Джошуа и Сибилла. Ей нравилось, что он пахнет зверем. Ему нравилось, что она молчит во время секса. Обоим нравилось экспериментировать. Даже когда они просто разговаривали, в воздухе между ними висело желание. Сплетенье ног, влажный язык, пенис, дрожащий от возбуждения; треугольник темных, блестящих от пота волос…

Они были любовниками, и были людьми, и точно знали об этом.

– Лучшие телепаты Галактики, – сказала Сибилла Терн, психир. – Активные день за днем идут на таран. Пассивные день за днем идут на погружение. И что? Вместо тарана – пшик. Вместо погружения – барахтанье на мели. Племя дикарей, неуязвимых для телепатического вторжения. Я, пси-хирург с дипломом, полученным на Сякко, чувствую себя калекой. Я ни на шаг не продвинулась, Джош. Психика этого уродца закрыта для меня. Это пирамида, вкопанная в землю. Пирамида с иными константами. Ты понимаешь, что это значит?

– Понимаю, – кивнул Джошуа Фластбер, этнолог. – Это значит, что надо продолжать.

– Нет! Я не могу. Представь, что тебе велено оплодотворить женщину. Естественным путем. Она лежит перед тобой, обнажена и доступна. Но подходя к ее кровати, ты всякий раз делаешься скопцом. Если я скажу тебе, что надо продолжать, что ты мне ответишь?

Маленький охотник Цагн сидел под кустом молочая. Рядом с ним паслись две антилопы – в поселке их подкармливали, сделав совсем ручными. Над животными парила резная крона акации; еще выше – густо-синее небо обмахивалось веером перистых облаков. Близился период дождей. Верткая ящерица рискнула проскочить открытое место, и попалась. Маленький охотник Цагн ухватил ее поперек туловища, оторвал голову и принялся обедать.

Женщина с отвращением фыркнула.

– Я тебя понимаю, – сказал Джошуа Фластбер, этнолог. – Это мучительно. Но ты должна продолжать. Мы все должны. Однажды мы поймем, как работают их мозги. Замок щелкнет, и дверь откроется. Военные душу продадут за секрет овакуруа! Броня для психики – и никаких вредных последствий…

– Ты знаешь, как они хоронят своих мертвецов?

– Конечно. Кладут в муравейник.

– Тебя это не изумляет?

– Ничуть.

Оба помолчали. Они видели одно и то же: легионы шустрых муравьев обгладывают покойника. Кожа, мясо, хрящи и связки – всё становится добычей крохотных могильщиков. Проходит время, и лишь кости блестят под луной. Должно быть, муравьи найдут применение и костям, забравшись в поры. Здесь ничего не пропадает зря.

– Эта их «девственность души», – сказала Сибилла Терн, психир. – Которую они клянутся хранить во время обряда инициации. Как думаешь, она не связана с их рассудком? Я имею в виду его недоступность…

– Нет, – уверенно ответил Джошуа Фластбер, этнолог. – При чем тут душа?

…Фома не обманул.

Куим-сё, подсыхая, слегка стягивала кожу на висках. Возрастные ограничители, записанные в гифы, не сработали. Глаза слипались: плесень стимулировала выработку мелатонина. Фестивальная версия «Мондонга» предназначалась для восприятия во сне. Регина подмигнула Линде: приятных грез! Но Линда, лежащая на соседнем диванчике, кажется, уже спала.

Ну и ладно…

С чем сравнить арт-транс в бодрствующем состоянии и во сне? С чужой энграммой до «приживления» и после? Наяву ты себя осознаешь. Ты в фильме, но ты – есть. Видишь, осязаешь, обоняешь. Тебя захлестывают радость, страх, надежда. Ты – в гуще событий. И всё равно это ты. Зритель. От сакраментального «ты» – «я»! – не избавиться.

Эго-контроль держит человека в ежовых рукавицах.

В отключающемся сознании Регины всплыли титры. Лица арт-трансеров, записавших «Мондонг»: мизантроп Энрико Сахович, небритый мачо Вахтанг Чиладзе, Лаура Дарецки с полуулыбкой древней статуи… За ними – вереница менее известных трансеров. Имена всплывали из неведомых глубин: буквы? звуки? что? – и оседали в «чуланах» мозга.

Гипнагогические образы. Первая стадия засыпания.

…во сне эго-контролю места нет. Ты не существуешь, как личность. Ты и есть фильм. Не зритель, не герой, не часть ландшафта; ты во всем, ты везде, растворен, как соль в морской воде. Слияние с действием. В фестивальной, режиссерской версии это дает ограниченное влияние на сюжет. За рамки записи выйти нельзя, но записанное можно варьировать. От эмоциональных реакций зависит, возникнет ли в фильме дополнительный, бонусный эпизод, будет он кратким или развернутым, сместится ли акцент… Иногда случаются разные варианты финала, если это предусмотрено сценарием. Соучастие? Интерактив? Подстройка картины под зрителя?

…лицо Монтелье возникло последним.

IV

– Вы должны это видеть! – едва не плача, твердил Гельмут.

Находку прозвали «сенсацией шестого яруса». Никто не знал, отчего из пола вдруг вылезло это. Внешнее воздействие? Или просто «время пришло», как выразился этнолог Фластбер? Но Гельмут с того дня сделался одержимым. Часами торчал у находки, только что не облизывая ее, таскал «в гости» всех обитателей поселка; некоторых – насильно.

– Идемте! Скорее!

Сибилла Терн оставалась последней, кто еще не побывал на шестом ярусе. Парень не в себе, машинально отметила она. Впрочем, он и раньше чудил по полной. Крысы ему в пирамиде пищат… Женщина на ходу топнула ногой. Ничего. Упругое покрытие гасило звук шагов. На этом ярусе пирамида имела двести сорок метров в поперечнике, продолжая расширяться вниз, к основанию. Искусственное освещение отсутствовало: ученые опасались его воздействия на находку. В липком свете сталактитов впереди прямо из пола торчал череп огромного бабуина. Казалось, обезьяну закопали по шею в грунт. Верхушка черепа была срезана, и в костяной чаше пузырился зеленоватый «мозг».