Божьей волей я сделана крепко, У меня-не дырявая крыша, У меня — не трухлявые стены, Окна светлые, с видом на мир. Разве кровельщик мой златоустый, Разве мой чудодейственный плотник, Разве мой светоносный стекольщик Мне позволят распутство и срам — Чтобы кланялась наглому хаму, А мерзавцу спускала обиды, И с разбойником вдруг пожелала Петь, свистеть, говорить по душам? 1980
Источник: Прислал читатель
Ребенок рисует ребенка В одежде нездешних людей. Ребенок рисует ребенка В одежде индейских вождей. Неопытный гений находит В чертах произвольных родство, И вот из «оттуда» выходит Родное ему существо. Оно говорит, суетится, Оно разгоняет тоску, На левом — летящая птица И сердце — на правом боку. Оно благодарно за счастье Лежать на столе до конца. Оно проявляет участье К обидам и скукам творца. Ни в чем никогда не откажет, Смешит, как никто не умел. Оно не посмеет, не скажет: — О, боже, как ты надоел! — Должно же быть что-то на свете Твоим навсегда, насовсем. И это предчувствуют дети, И ими рисуются дети, И так же рождаются дети, И верности хочется всем. 1962
Источник: Прислал читатель
«Румяные и бледные огни…»
Румяные и бледные огни В полночных струях плавали привольно, Луна лежала в облачной тени, Сияя поперечно и продольно. Была моста чугунная скула Озарена толпой горящих склянок, А издали казалось, что спала Богиня из породы мавританок. Цепные украшения на ней Замкнулись в раннем детстве, в колыбели, И к благодати всех простых камней Сто драгоценных камней голубели. Глубокое дыханье божества — Свидетельство могучих сновидений, — Прошелестела на бегу листва, Замкнув калитку собственных владений. Сквозным двором и пыльным пустырем Я вышла к дому. В облачной бутыли Плыла луна молочным пузырем, Огни увяли в склянках и остыли. Я — мастер сны заказывать. Во сне Вернулось детских дней великолепье, И чей-то ключ навек замкнул на мне
