не собираюсь мешать». Когда дверь открывалась, она исчезала; иногда в углу, где сидела миссис Макгиббет, оставалась старая кукла. Маленькая леди, хихикая, шагала назад, в невидимое место за стеной.
Ма забыла отдать Эл в школу. «Какой кошмар, — сказала она, когда пришли выяснять, в чем дело, — хотите сказать, она уже в этом возрасте?»
Даже после этого Эл всегда была не на своем месте. У нее не было купальника, поэтому вместо плавания она отправлялась домой. Учительница пригрозила, что в следующий раз заставит ее плавать в трусиках. Придя домой, Эл пожаловалась, и один из мужчин обещал сходить в школу и разобраться. На следующий день Эл сказала учительнице, что Донни скоро придет; он говорит, что засунет бутылку в ваше чертово это самое, и — мне кажется, это довольно неприятно, мисс, — будет пихать ее внутрь, пока у вас кишки изо рта не вылезут.
После этого, когда дело доходило до плавания, ее просто отсылали домой. У нее не было спортивных тапочек для прыжков и скачков, и яиц и миски для приготовления теста тоже не было, и таблицы умножения, и стихов, и модели мечети из крышек от молочных бутылок. Иногда, когда она возвращалась из школы, один из мужчин останавливал ее в прихожей и давал пятьдесят пенсов. Тогда она бежала на чердак и прятала деньги в потайную коробку. Мать отобрала бы, если б увидела, так что надо было спешить.
Как-то раз приехали мужчины в большом фургоне. Она услышала лай и подбежала к окну. К гаражам вели трех пегих псов с плоскими мордами.
— Ух ты, как их зовут? — воскликнула она.
— Нечего их звать, — отрезала мать. — Такие псы и загрызть могут. Правда, Глория?
Она все равно дала им имена: Блайто, Гарри и Серена. Однажды Блайто подошел к дому и кинулся на заднюю дверь.
— Ой, он стучится, — сказала Эл.
Она открыла дверь, хотя знала, что нельзя это делать, и попыталась угостить его половинкой своей вафли.
Откуда-то с воплями выскочил мужчина и оттащил от нее пса. Он вышвырнул его во двор и поднял Элисон с пола. «Эмми, разберись!» — заорал он, потом намотал на руки старый свитер ма, вышел и принялся мутузить пса по морде, волоча обратно к сараям и выкручивая животному шею. Он вернулся, крича: «Я пристрелю мразь, задушу этого чертова пса!» Лицо Кита, так звали мужчину, покрылось крупными каплями пота, когда он увидел рваную рану на лбу девочки. Он сказал, Эмми, своди ее в травмпункт, девчонку надо зашить. Ма ответила, что не собирается целый день сидеть в очереди.
Кит вымыл ей голову на кухне. Тряпки или губки не было, так что он положил ладонь ей на затылок, нагнул девочку над пластмассовой раковиной и принялся плескать водой. Вода попала в глаза, и раковина расплылась. Кровь текла в раковину, но это правильно; это правильно, потому что раковина и сама красная.
— Стой здесь, дорогая, — сказал он, — не двигайся, хорошо?
И, отпустив ее затылок, наклонился и пошарил в шкафчике у своих ног. Покорная, она стояла согнувшись; кровь текла еще из носа, и она удивлялась почему. Она услышала звон — это Кит выбросил пустые бутылки из-под раковины. Эм, сказал он, у тебя что, нет никакого дезинфицирующего средства? Дай нам тряпку, бога ради, порви простыню, я не знаю, и мать сказала, а платок носовой тебе на что, или у тебя нет платка? В конце концов мать подошла к Эл с грязным кухонным полотенцем, и Кит вырвал его у нее из рук.
— Ну вот и все, вот и все, вот и все, — твердил он, промокая кровь, выдыхая слова сквозь зубы.
Голова кружилась от боли. Она спросила:
— Киф, ты мой папа?
Он выжал тряпку.
— Что ты ей сказала, Эмми?
— Ничего я ей не говорила, — ответила мать, — пора бы уже и знать, что она чертова маленькая врунья. Она говорит, что слышит голоса в стенке. Говорит, что на чердаке живут люди. Глория считает, что у нее не все дома.
Кит пошевелился, отстранился от Эл, и ей сразу стало холодно и затошнило. Она выпрямилась, с нее капала вода и разбавленная розовая кровь. Кит пересек комнату и прижал мать к стене.
— Я же говорил тебе, Эмми, сто раз говорил: слышать не хочу это имя. — И Кит сказал в сто первый, одновременно заставляя ма подпрыгивать, ухватив ее за волосы и слегка приподнимая и отпуская. — Глория убралась обратно в свою вшивую Ирландию, — сказал он (прыг-скок), — это все (прыг-скок), что ты, блин (прыг-скок), знаешь об этом, до тебя (прыг-скок) дошло (прыг-скок) наконец, я, блин (прыг-скок, прыг- скок, прыг-скок, прыгскок), понятно (прыг-скок) объяснил? Забудь (прыгскок), что вообще ее видела.
— Глория, она классная — сказала ма, — с ней всегда весело.
— Хочешь, чтобы я тебе врезал? Хочешь, чтобы я тебе врезал и вышиб тебе зубы?
Элисон было интересно посмотреть, как это будет. Ее часто колотили, но так — никогда. Она вытирала воду с глаз, воду и кровь, пока зрение не прояснилось. Но Кит, похоже, устал от всего этого. Он отпустил мать, ноги у нее подкосились, ее тело сложилось и сползло по стене, как у леди с чердака, которая умела складываться и исчезать.
— Ты похожа на миссис Макгиббет, — сказала Эл.
Мать дернулась, словно кто-то потянул за невидимые веревочки, и заверещала, сидя на полу.
— Ну, кто теперь произносит имена? — спросила она. — Отлупи ее, Кит, если не хочешь слышать имен. Она все время сыплет именами. — Затем мать выплюнула новое оскорбление, такого Эл еще не слышала: — Ты, овца безмозглая, у тебя кровь на подбородке. Откуда это? Ты, овца безмозглая.
— Киф, она это обо мне? — спросила Эл.
Кит вытер пот со лба. Попробуй-ка не вспотеть, подняв женщину дюжину раз за короткие волосы на макушке.
— Да. Нет, — ответил он. — Она о какой-то овце. Она не может говорить, милая, сама не знает, с кем говорит, у нее напрочь мозги отшибло, если они вообще когда-нибудь были.
— Кто такая Глория? — спросила она.
Кит шумно выдохнул. Ударил кулаком по ладони. На секунду Эл показалось, что он собирается ударить ее, и она отступила к раковине. Холодный край врезался ей в спину, с волос капала кровь вперемешку с водой и стекала по футболке. Позже она скажет Колетт, я никогда не была так напугана — худший миг в моей жизни, по крайней мере один из худших, я тогда думала, что Киф отправит меня на тот свет.
Но Кит отступил.
— Вот, — сказал он и сунул ей полотенце. — Держи, — сказал он. — Промокай кровь.
— Можно, я не пойду в школу? — спросила она, и Кит ответил, да, лучше останься дома.
Он дал ей фунтовую бумажку и велел громко орать, если снова увидит пса на свободе.
— И ты придешь и спасешь меня?
— Не я, так кто-нибудь другой.
— Но я не хочу, чтобы ты его задушил, — сказала она со слезами на глазах. — Это же Блайто.
В следующий раз она увидела Кита через несколько месяцев. Дело было ночью, и Эл должна была оставаться в постели, ведь никто ее не звал. Но когда она услышала имя Кита, то полезла под матрас за ножницами, которые хранила там на всякий случай. Она сжимала их одной рукой, а другой приподнимала подол огромной ночнушки, одолженной ей матерью в знак особого расположения. Когда она сползла по лестнице, Кит стоял в дверях, по крайней мере, там стояли какие-то ноги в брюках Кита. На голове у него было одеяло. Двое мужчин поддерживали его. Когда они сняли одеяло, она увидела, что лицо его похоже на жирный фарш и сочится кровью. («Ох, какой жирный фарш, Глория!» — сказала бы ее мать.) Она крикнула ему: «Киф, тебя надо зашить!», и один из мужчин бросился на нее, вырвал из рук ножницы и отшвырнул их. Она услышала, как ножницы ударились о стену. Возвышаясь над нею, мужчина запихал ее в заднюю комнату и хлопнул дверью. На следующий день голос за стеной сказал:
— Слышала, из Кифа вчера кашу сделали. Хи-хи. Как будто у него без того мало хлопот.
С тех пор она вроде бы не видела Кита, хотя, может, видела, но не узнала; похоже, от его лица мало что осталось. Эл вспомнила, что в тот вечер, когда ее укусила собака, как только остановилась кровь, она
