Поскольку «Коллингвуд» был самым навороченным проектом «Галеона», на нем было больше украшений, чем на любом другом доме Адмирал-драйв, больше орнаментов, всяких завитушек, больше фронтонов и резных перил — половина отвалится в первые же шесть месяцев, предсказала Колетт. Вниз по холму еще шла стройка, желтые машины долбили и клевали землю, их крепкие склоненные шеи причудливо изгибались, подобно шеям моделей динозавров. На ухабах подпрыгивали грузовики с пластиковой вагонкой «под дуб», связанной вместе, словно щепа для растопки. Сквернословящие мужчины в шерстяных шапках разгружали тонкие, как бумага, «кирпичные» панели, которые затем прикрепляли к голым строительным блокам; выгружали наклейки с якорными орнаментами и фальшивыми барельефами дельфинов и русалок. Гудки, рев и бурение начинались ровно в семь, каждое утро. Внутри дома обнаружилась пара ляпов: к примеру, некоторые дверные петли были приделаны зеркально, и камин в стиле Адама[39] установили кривовато. Ничего такого, сказала Эл, что действительно ухудшает качество жизни. Колетт хотела ругаться и требовать компенсации, но Эл сказала, да ладно, плюнь на них, считай, что тема закрыта. Тема-то закрыта, возразила Колетт, а вот дверь входная не закрывается.
В день, когда обвалился потолок на кухне, она рванула в фургон, где Сюзи распродавала последние дома. Она закатила скандал; клиенты пулями рванули по машинам, считая, что удачно отделались. Но когда она оставила Сюзи в покое и похлюпала обратно наверх, пробираясь между грудами тротуарных плиток и трубами, то обнаружила, что дрожит. «Коллингвуд» стоял на вершине холма, его иллюминаторы таращились на соседей глазами слепца.
И это теперь моя жизнь, подумала она. Как я смогу найти мужчину? В Уэксхэме была пара молодых холостяков, которых она частенько встречала у мусорных баков. Один никогда не смотрел ей в глаза и только хрюкал, когда она здоровалась с ним. Другой чертовски походил на Гэвина и вертел ключи от машины на указательном пальце; один вид его будил в Колетт ностальгию. Но мужчины, поселившиеся на Адмирал-драйв, были женатыми отцами двоих детей. Программисты, системные аналитики. Они водили минивэны, похожие на маленькие квадратные домики на колесах. Они носили куртки на молниях с накладными карманами, которые жены выбирали для них в почтовых каталогах. Уже мелькал почтальон, месил грязь, таская плоские коробки с этими самыми куртками, и забрызганные белые фургоны колесили по ухабам, доставляя прибамбасы для домашних компьютеров. По выходным они выбирались на улицу в своих куртках и воздвигали игрушечные домики и детские горки из разноцветного пластика. Они едва ли вообще были мужчинами, по крайней мере в понимании Колетт; они были покорными кастратами, ползущими на карачках под тяжестью ипотечного долга, и она презирала их с ледяной и всеобъемлющей злобой. Иногда по утрам она стояла у окна спальни и смотрела, как мужчины уезжают, как они осторожно втискивают свои тупорылые машины в грязные колеи; она смотрела и надеялась, что они попадут в аварию на МЗ, влетят аккуратно и фатально в зад впереди идущего автомобиля. Она хотела полюбоваться на вдовушек, сидящих у дороги, обмазывающих себя грязью и воющих.
«Коллингвуд» до сих пор пах краской. Когда она вошла в дом и сбросила туфли, запах пробрался ей в горло и смешался с привкусом соли и мокроты. Она поднялась в свою комнату — вторая спальня, 15 на 14 футов, личный душ, — хлопнула дверью и плюхнулась на постель. Ее узенькие плечи дрожали, она сдвинула колени, сжала кулаки и вдавила их в виски. Она рыдала довольно громко, в надежде, что Эл услышит. Если Эл откроет дверь спальни, решила Колетт, она бросит в нее что-нибудь — не бутылку, конечно, а что-нибудь вроде думки, но думок в комнате не было. Я могла бы бросить в нее подушку, подумала она, но подушку не бросишь как следует. Я могла бы бросить книгу, но книг тоже нет. Она осмотрелась по сторонам, ошеломленная, разочарованная, глаза ее, полные слез, слепо шарили в поисках чего-нибудь, что можно бросить.
Но бесполезно. Эл не шла — ни чтобы утешить ее, ни для чего-то другого. Колетт знала, что ее подруга избирательно глуха. Она слушала духов и голос жалости к себе, приносящий весточки из детства. Она слушала клиентов, ведь это помогало выуживать у них деньги. Но она не слушала своего ближайшего соратника и помощника, человека, который вставал вместе с ней по ночам, когда ей снились кошмары, подругу, которая заваривала ей чай серыми рассветами, — о нет. У нее не было времени для женщины, которая верила ей, не требуя доказательств, и отказалась ради нее от карьеры организатора мероприятий, не было времени для той, что возила ее вдоль и поперек по стране, даже не пикнув, и таскала ее неподъемный чемодан, когда отваливались чертовы колесики. О нет. Для женщины, которая носила ее чемодан, набитый огромными жирными платьями, несмотря на то что у самой больная спина.
Колетт не унималась, пока не проплакала две красные борозды на щеках и не заработала икоту. Ей стало стыдно. С каждым спазмом диафрагмы она чувствовала себя все более жалкой. Колетт испугалась, что Элисон надоест притворяться глухой и она наконец услышит ее рыдания.
Внизу Эл веером раскинула перед собой колоду Таро. Карты лежали рубашкой вверх, и когда Колетт появилась в дверном проеме, Эл лениво сдвигала их вправо по девственной поверхности их нового обеденного стола.
— Что ты делаешь? Ты жулишь.
— Мм? Это не игра.
— Но ты подтасовываешь, ты запихиваешь их обратно в пачку! Пальцем! Ты жулишь!
— Это называется «мытье карт», — объяснила Эл. — Ты плакала?
Колетт села напротив.
— Погадай мне.
— Точно плакала. Наверняка.
Колетт промолчала.
— Могу я чем-то помочь?
— Я не хочу об этом говорить.
— Может, тогда поболтаем о пустяках?
— Если хочешь.
— Я не умею. Начинай ты.
— Ты что-нибудь придумала насчет сада?
— Да. Он мне нравится как есть.
— Что, просто дерн?
— Пока да.
— Я думала, может, вырыть пруд.
— Нет, дети. Соседские дети.
— А что с ними?
— Сдвинь карты.
Колетт сдвинула.
— Дети в состоянии утонуть даже в двух дюймах воды.
— Находчивые создания.
— Сдвинь еще раз. Левой рукой.
— Может, мне поискать насчет ландшафтного дизайна?
— Ты не любишь траву?
— Ее надо подстригать.
— Разве ты не можешь это делать?
— С моей спиной — нет.
— С твоей спиной? Ты никогда на нее не жаловалась.
— Ты не давала мне возможности.
— Еще сдвинь. Левой рукой, Колетт, левой. Что ж, я тоже не могу. У меня тоже больная спина.
— Правда? С каких это пор?
— С детства.
Меня тащили, подумала Элисон, по жесткой земле.
— Я думала, все уже прошло.
— Почему?
— Я думала, время все лечит.
— Но не спины.
