матери не потянулась — она уже в шесть месяцев стала понимать разницу между реальным человеком и голограммой. Глаза у Элинор припухли, волосы растрепались. Она была босиком, в длинном шелковом халате, которого я раньше не видел. Меня кольнула ревность — она, возможно, спала с любовником. Но мне-то, собственно, что?
Эл стала рассказывать нам про гусеничку, которую видела сегодня в парижском парке. Показала рукой, как это милое создание ползает. Эллен прижалась ко мне, и я поймал себя на том, что продолжаю ее качать. За гусеницей появилась белка с пушистым серым хвостом, за белкой множество ног в модной обуви, но я как-то упустил нить и слушал не слова, а только голос. Эл рассказывала про желудь, потерявший шапочку, и козявок, пришедших на чай, а ее голос говорил: я тебя сделала из наилучших материалов. Ты само совершенство. Никому тебя в обиду не дам, всегда буду тебя любить.
Потом голос переменился, наделив меня глубочайшим чувством потери.
— А как там мой большои мальчик? — спросила Эл.
— Отлично, — сказал я. — А ты?
Эл рассказала, как провела день. Она говорила про напряженный график, про лидера, потерявшего голову, и дипломатов, пришедших на чай, а мне слышалось: «Ты уже взрослый и должен справляться сам. Никто не совершенен, но мы постараемся. Я никогда тебя не обижу, всегда буду тебя любить. Вернись ко мне, пожалуйста».
Я открыл глаза. Эллен спала, свернувшись клубочком у меня на коленях, положив кулачок под щечку. Ротик у нее приоткрылся. Я отвел ей волосы со лба, провел своими раздутыми пальцами по щеке, подбородку. Наверное, я так делал довольно долго. Когда я снова взглянул на Эл, она смотрела пристально, пытаясь разгадать выражение моего лица.
— У нее твои брови, — сказал я.
— Да уж, — улыбнулась она. — Бедный ребенок.
— Это в ней самое милое.
— А с твоими что сделалось?
— Дурная привычка. Теперь я взялся за шевелюру. Она окинула взглядом мои проплешины.
— И все-таки ты теперь лучше выглядишь.
— Да. Похоже, пошел на поправку.
— Ты меня радуешь. Я так за тебя волновалась.
— Знаешь, я только что придумал имя своему новому поясу.
— Да? Какое?
— Попрыгунчик.
— Попрыгунчик? — от души расхохоталась она.
— Он ведь у меня молодой еще, — пояснил я.
— Совсем юнец, видимо.
Наш разговор стал напоминать старые времена, но времена были новые, и я сказал:
— Завтра поучу Попрыгунчика вести пресс-конференцию.
— Вот как, — неуверенно произнесла Эл. — Спасибо, что сказал. А тема?
Я видел по ее глазам, какие лихорадочные предположения строит она вместе с Кабинетом. Кажется, я выкинул что-то непредусмотренное? Преподнес им сюрприз? Я испытывал извращенное удовлетворение, надеясь на это.
— Мой арест, полагаю. И прижигание.
— Это не твоя вина, Сэм. Ты никому не обязан ничего объяснять.
— Знаю, но чувствую, что должен дать показания. Думаю, людям интересно будет узнать, что случилось со мной. Я ведь как-никак публичная фигура — или был таковой.
— Не обижайся, Сэм, но о вонючих теперь говорят в каждом выпуске новостей. Интерес могут вызвать разве что наши с тобой отношения. Хочешь навредить мне и Эллен?
Нет, этого я не хотел.
— Кроме того, публичные разговоры о прижигании нарушают условия твоего освобождения. Ты сам знаешь.
Да, я это знал.
— На, возьми. — Я встал и протянул ей спящую девочку. Она протянула руки, но тут мы оба вспомнили, что ее здесь нет. Миг спустя пришла дженни, молча взяла у меня ребенка и вышла, закрыв дверь за собой.
Я, повернувшись к Элинор, развел руки в сторону.
— Посмотри на меня, Эл. Посмотри, что они со мной сделали.
— Я знаю, Сэм, знаю. — Ее призрачные пальцы коснулись моей груди. — Я работаю над этим, поверь мне. Я выслежу этих людей, даже если это станет последним, что я сделаю в жизни. Можешь на это рассчитывать. А потом уничтожу их за то, что они сделали с нами. Даю тебе слово.
Я не был тогда готов к тому, чтобы отклонить это ее обещание, хотя уже понимал, что местью ничего не исправишь.
Я посмотрел на стены из старого камня, на вековой дуб и рыбный пруд за окном.
— Не думаю, что смогу здесь жить.
— Но ведь это наш дом, Сэм.
— Не наш. Твой.
У нее хватило милосердия не спорить со мной.
— Куда же ты пойдешь? — только и спросила она.
Я не знал куда. До этого момента я сам не ведал, что ухожу.
— Хороший вопрос. Куда обычно деваются инвалиды?
Часть 2
ДЕНЬ, КОГДА РУХНУЛ КУПОЛ
10 мая 2134 г., понедельник
Сорок лет спустя
2.1
Утром Самсон П. Кодьяк сказал, что он совершенно измотан. Плохо спал ночью и чувствует себя еще хуже, чем когда ложился в постель. Не сходит ли Китти в парк без него? Всего один раз? Пусть попросит Денни, Фрэнсиса или Барри пойти с ней.
— Конечно, лежи, дорогой. Я сейчас к тебе поднимусь, — ответила Китти.
Она ждала, что он вот-вот постучится к ней в комнату, а он, оказывается, и с постели еще не вставал. Китти надулась, и не на шутку — сегодняшний день обещал стать особенным, и оделась она соответственно. Новенькая матроска, блестящие чечеточные туфли, на голове — шапка похожих на пружинки кудряшек. А этот старый пердун взял и забастовал.
Китти Кодьяк захлопнула дверь, пронеслась по коридору пятого этажа, простучала вверх по лестнице, передумала и поскакала вниз, в «Микросекунду». Там она заказала его обычный завтрак: синтекашу, джем, сок и коф. Балансируя подносом, она взбежала на десятый этаж и вышла на крышу, где в садовом сарайчике жил Самсон. На полдороге она уже ощутила его запах. С этим у Самсона проблемы — воняет от него так, что аж слезы наворачиваются. Особенно изо рта. Как из разрытой могилы, честное слово. Всех мух в доме переморил своим запахом. Даже противопожарная сигнализация один раз включалась. Но он ведь в этом не виноват, и Китти все равно его любит.
— Доброе утро, дорогой, — пропела она, толкнув попкой дверь и втиснувшись с подносом в тесно заставленное пространство. Но Самсон, если и слышал ее, сделал вид, что не слышит. Он лежал плашмя на
