Перс

«У нас закончился алюминий, и даже вольфрам теперь идет ниже себестоимости. Весь Glencore отправляется за нефтью на Каспийский шельф. Ergo, уикенды отменяются».

Иными словами, Ланкастер сообщал о катастрофе на российском сырьевом рынке, о которой я что-то мельком уже читал; откуда следовало, что Роберт вместе с Терезой тоже отбывают на Апшерон.

Все логично. Хаггинса командировали в Баку поднимать новые объемы спекуляций. Так что мне, само собой, полагается почти двадцать лет спустя отправиться в исток детства, оказаться среди пустоты, которая некогда была личным раем. Заглянуть в пасть смерти. А что. Раз уж Тереза там. Пересчитать клыки. Сбросить семя напоследок. В верную скважину.

Так что деваться было некуда, и за пару недель я выправил себе перевод в бакинский офис GeoFields, ибо при нынешней корпоративной интеграции и моей выслуге лет я могу работать в любой точке мира, где добывается или разведывается нефть.

Вот благодаря чему я скоро узнал, что остров, на котором прошло мое детство, теперь переименован и называется остров Пираллахи: «Алтарь Бога».

Познакомились мы с Керри случайно, но не случайно подружились. Дело было на третьем году магистратуры, когда Колот утащил меня на Fleet Week.[14]

Керри был тогда на побывке у себя в Walnut Creek и решил тряхнуть стариной. На Fleet Week на рейде Сан-Франциско происходит парад всех не занятых на боевом дежурстве военных кораблей Тихоокеанского флота США. После чего на весь уикенд город отдается на растерзание морякам, и полиция Сан-Франциско снимает с себя обязанность прищучивать жриц любви, которые теперь, не скрываясь, выходят навстречу волнам.

Музейное зрелище! На него удобней всего глазеть на О'Фаррелл у знаменитого на всю страну стрип- шоу Milk Rabbit, в котором работают девушки месяца журнала Playboy. (Керри: «Один раз в жизни это надо увидеть. Как египетские пирамиды».) Здесь на Fleet Week после представления рослые жрицы встречали готовых к абордажу мореманов.

Керри в это время посиживал по барам, наблюдая весь этот ухарский парад, поминая молодость. Как бывший моряк я испытывал лишь теоретическую близость к этому празднику некогда потенциального врага. Я — но не Колот. Ленька взял меня под уздцы, и мы обрушились с Bay Bridge в Downtown: он открыл люк, и в моей бескозырке с ленточками эсминца «Бесстрашный» и с бутылкой вина в руке салютовал косым уже порядком морячкам с авианосца Steinitz, взрывами смеха окатывавших стайки визжащих девочек, сосредоточенных на выходе из угловых баров.

Выбор у меня был невелик: либо напиться, либо вышвырнуть Колота из машины, потому что трезвый пьяного не разумеет. После недолгих колебаний я проявил милосердие. В неизвестном баре разговорились с Керри, единственным, кто обратил внимание на вражескую бескозырку. Он уважительно кивнул и сказал, что провел много времени в океане, преследуя русские подлодки. Скоро Колот стал задирать морячков, я мирил как мог, но тоже уже был прилично пьян. Началось неизбежное молотилово, в результате которого мы нашли себя исторгнутыми из бара для трансвеститов. Керри нас прикрыл и уберег от разъяренных фурий, выступивших на стороне моряцкой братии, кулаки которой уже были ватными.

Через месяц Керри позвонил, и я подъехал к нему в Japan Town, перекусить морской щукой на пару. Мы явно понравились друг другу: степенный и правильный Керри, красивый, очень толково увлекавшийся всевозможными гаджетами, способный дать дельный совет и в двух словах провести сравнительный анализ походных ноутбуков Toshiba и IBM, — был полон жизненной наблюдательности, пытливости по отношению к существованию вообще.

Я рассказал ему о своей работе и немного о жизни. Откровенность за откровенность — и отныне Керри не дозировал себя, для начала рассказав несколько случаев из морской практики.

Служил он все время — четырнадцать лет — на небольших кораблях, в том числе на противолодочном. И вот стоят в порту, уикенд, он за старшего, все мысли об отпуске. На борту никого, кроме солнца и вахтенных, капитан в отлучке. Вдруг получает приказ — в течение шести часов выйти в море. В Карибском море засечена русская подлодка, требуется ее обнаружить и выпроводить. Обзванивают всех, капитан прибывает пьяный, с какой-то белокурой бестией, она виснет на нем, когда в кителе нараспашку он выходит на мостик. Тогда Керри говорит капитану: «Кэп, спуститесь в каюту».

Море прет им на грудь, фонтаны бьют над бушпритом, в рубке взрывается солнце… Скоро акустики сонаром нашаривают лодку, и он начинает преследование. Постепенно парочка смещается в центр тайфуна.

Преследуя подлодку, которой любые штормы выше рубки, вы идете не своим курсом и не способны развернуться против волны. Боковая качка страшна — корабль черпает бортом воду, три дня команда не спит и не ест. Подруга капитана, притороченная к койке ремнями, умирает.

Наконец стало спокойней, наконец перекусили. Однако русские развернули подлодку, и та, пройдя под днищем, обратным курсом снова погрузилась в тайфун. Не ели еще два дня.

И тут явилось спасение: оборвался от качки сонар, им пришлось вернуться. Сонар — это такая штука размером с авто и стоимостью два миллиона. Тишина. Из воды показались обрывки тросов: качка.

Благодаря синими губами Бога, подруга кэпа вдоль стены пробралась к гальюну.

Вторая история. Пришли на Багамы за мелким ремонтом. Встали к пирсу. Полдень. Команда предвкушает вечер в порту. Вдруг к тому же пирсу швартуется советский крейсер. Он выше в два раза.

Капитан отдает приказ, требующий от команды осмотрительности и приличного поведенья. Русские матросы свешиваются с борта.

Смеркается. Огненный планктон всплывает над горизонтом. Американцы сходят на берег. Ночью они ссорятся жестоко с местной шантрапой, в результате чего ловят одного багамца, раздевают его донага и сажают в лодку без весел.

Сами продолжают увеселенье. Утром подымаются на борт, валятся спать. В полдень взвывает тревога. На борт ради мести проник тот самый багамец. Поднятая по тревоге команда наставила на него стволы.

Голый Тарзан бьет себя в грудь, кричит и плачет. На все это сверху внимательно смотрит русский крейсер.

Его третья история была о том, как их корабль две недели крутился вокруг только что спущенного на воду первого советского авианосца «Киев».

Русские зачехлили все агрегаты и самолеты. Жизнь на палубе вымерла. И вот наконец американский корабль скрывается из перископа.

Застоявшаяся команда авианосца все расчехляет и срочно начинает драить каждую заклепку. В этот момент с удалившегося корабля взлетает геликоптер и, вернувшись, снимает с двух облетов авианосец. Матросы с мокрой ветошью, регулировщики с флажками, с замком тормозной катапульты в руках, летчики в шлемах — злые, веселые, испуганные лица, открытые рты.

История последняя. Керри слышал ее от одного советского военного моряка на заре перестройки, когда в качестве жеста доброй воли прибыл в компании с военным атташе в Севастополь.

История такая. Советский крейсер, приписка — Петропавловск. На корабле толпы крыс. Вечная пасмурность. За сотню убитых пацюков дают десять дней отпуска.

На крейсере ад, сплошное железо, стальное море, броненосец. Убитым крысам отрубают хвосты. Десять хвостов — сутки жизни.

Великая страна плывет вдоль борта, отстает, пропадает за кормой. Над ледяным морем идет снег. Крыс ловчей всего убивать двумя железными шарами.

Их толпы, но они умные. И вот один матрос за год накопил девяносто хвостов. Хранил их в тряпочке, сначала прятал под матрас, потом зашивал внутрь.

Перепрятывал, пересчитывал и проверял. Все равно у него их украли. История эта меня ввергла в свой личный мрак. С нее, по сути, и началась наша дружба с Керри. Отныне, если он был доступен, я выпивал только с ним, считая все остальные питейные компании пустой тратой времени.

После выхода на пенсию и смерти жены Керри маялся и нанимался по всему миру в надежде когда-