практически весь день, установили какую-то электронику, которая гудит примерно так же, как и электроника в некоторых комнатах посольств. Это нервирует, раздражает, мешает сосредоточиться. Я имею в виду не только сам звук, но и, видимо, какие-то излучения, неизвестно как воздействующие на организм.
Мое обращение к суду в связи с этим — как это воздействует на организм? вредно ли это? есть ли какой-то санитарный сертификат у аппаратуры? и вообще, зачем это? — было встречено так, как будто я просил прокатить на Луну, будто это помещение и не принадлежит учреждению, в которое я обращаюсь.
Такое отношение в совокупности со всем остальным подвигнуло меня еще на одно обращение — об отводе председателя суда. Дело в том, что, на мой взгляд, все идет по тому же кругу, что и первый раз: та же односторонность, тот же уклон, чтобы повторить предыдущий результат, все отвергается под какими-то невообразимыми предлогами. Ну, а когда стало известно и о «придверных» топтунах, то стало очевидным, откуда дует ветер.
Естественно, было трудно рассчитывать на объективность рассмотрения и этого обращения, тем не менее не хочется быть бараном, спокойно идущим на бойню. Давление идет, оно очевидно, и, что самое главное и неприятное, это давление находит отражение в конкретных действиях и поведении».
Были предприняты и конкретные меры, чтобы узнать, что же все-таки установлено в зале заседаний суда. Это вызывало искреннее беспокойство. В посольствах мы всегда избегали проводить много времени в специальных помещениях, защищенных электроникой от прослушивания, и старались побыстрее ее выключить. Было известно, что нахождение под этой аппаратурой отнюдь не способствует здоровью. Но там, за рубежом, это было оправданно и понятно, для чего делается. А здесь, в своей стране, при плотно зашторенных окнах и закрытых дверях, в охраняемых внутри и снаружи помещениях, зачем? Даже конвойные отказывались проводить лишнюю минуту в зале, опасаясь за свое здоровье.
Заместителю министра здравоохранения, главному санитарному врачу России Г. Г. Онищенко было направлено заявление, в котором указывалось, что «с 25 сентября 2000 г. в зале Мосгорсуда, где проходят слушания по делу, установлена аппаратура неизвестного назначения, издающая непрерывный звуковой фон высокой частоты. Аппаратуру сопровождают два сотрудника ФСБ, постоянно находящиеся в коридоре, у двери зала суда. Назначение данной аппаратуры неизвестно, но она оказывает направленное или фоновое воздействие на людей». В заявлении содержалась просьба предоставить санитарный сертификат на аппаратуру.
Общественное движение «За права человека» распространило свое обращение к прессе: «На процессе Моисеева ФСБ применяет секретную «жужжалку». «Московский комсомолец» провел собственное расследование и нашел несколько свидетелей, подтвердивших, что в зал вносилась техника, большая часть которой размещена в судейской комнате. Со ссылкой на экспертов, он сообщил, что «скорее всего… таинственная аппаратура просто призвана оказать на подсудимого определенное психологическое давление. Вдруг возьмет да и сознается в преступлении!» По мнению газеты, «Очередной шпионский процесс все больше напоминает фарс. Когда обвинение несостоятельно, а доказательная база слаба, на помощь спецслужбам приходят секретные «жужжалки».[40]
Моя жена направила и запрос в ФСБ. Ответ был дан заместителем директора ФСБ О. В. Сыромолотовым. По его информации, «установленный на компьютер судебного делопроизводителя прибор предназначен для защиты видеотерминальных устройств от утечки информации по электромагнитным каналам». Вместе с тем санитарный сертификат на него предъявлен быть не может, поскольку «указанное изделие является секретным, в связи с чем предоставить какую-либо документацию не представляется возможным».
Такой ответ породил, однако, больше вопросов, чем дал разъяснений. Во-первых, никто и не запрашивал технические характеристики прибора. Они никого не интересуют и пусть остаются секретными. Речь шла исключительно о санитарном сертификате, который бы свидетельствовал, вредна его работа для здоровья или нет. Ссылка на «секретность» — обычная уловка, применяемая, когда нужно кого-то ввести в заблуждение или избежать прямого ответа на вопрос. Тем более что изделие не могло не пройти сертификацию, если оно, как написал Сыромолотов, «является типовым и используется в служебных помещениях ФСБ в соответствии с требованиями законодательства».
Во-вторых, компьютер судебного делопроизводителя, для защиты которого от утечки информации якобы предназначен прибор, находится непосредственно в зале, а что за приборы размещены в прилегающей судейской комнате?
В-третьих, почему ФСБ не беспокоила возможная утечка информации по электромагнитным каналам в ходе предыдущего процесса и, как показала практика, перестала беспокоить в ходе последующих процессов, когда заседания проводились уже другими судьями в других залах?
И наконец, в-четвертых, если все так просто, зачем такая скрытность и таинственность, почему судье не разрешалось даже упомянуть об установке аппаратуры? Не зная о получении ответа от заместителя директора ФСБ, она так до конца и отрицала это.
Из ответа Сыромолотова также следует, что ФСБ сама решает, какое помещение считать служебным. Захотели установить «типовое изделие» в зале суда и установили. Более того, как выяснилось, никто не в праве проверить, что это за изделие и для чего оно предназначено. Главный санитарный врач г. Москвы Н. Н. Филатов, которому было переправлено обращение в Минздрав, сообщил, что «Госсанэпидслужба России не наделена правом контроля за деятельностью органов ФСБ».
Между тем в начале ноября процесс подошел к концу. Было объявлено об окончании судебного следствия, состоялись прения сторон, и я должен был выступить с последним словом. И в этот момент началось непонятное. С 10 по 29 ноября несколько раз меня приводили в зал заседаний, приходили адвокаты и прокурор, и заседатель объявляла о переносе заседания. Судья Губанова не появлялась.
29 ноября все точно так же собрались, и… в зал вошли новая судья и новые народные заседатели.
Судья Коваль заявила, что Губанова заболела и госпитализирована, и поэтому процесс начнется вновь, с самого начала. Об этом, по ее словам, распорядился исполняющий обязанности председателя Мосгорсуда А. Б. Коржиков. Ни мои защитники, ни я о замене состава суда предупреждены не были. Для нас это стало полной неожиданностью.
Быстро собравшись с мыслями, моя защита заявила отвод всему составу нового суда, усмотрев грубое нарушение процессуального закона в замене суда, уклонение от осуществления правосудия. Если Губанова заболела, то почему не объявлен перерыв или слушания не отложены? Почему вместе с ней заменены и народные заседатели? Почему председатель Мосгорсуда вмешивается в осуществление правосудия и самочинно заменяет состав суда? Почему суд приступает к слушанию дела, не ознакомившись со всеми его материалами, частью которых является и протокол предыдущего заседания? Этих «почему» было много, и ни на одно из них не было получено ответа. Официальных вразумительных ответов на них нет и до сих пор.
Примерно через неделю адвокаты и прокурор, возвращаясь с очередного судебного заседания, встретили «больную и госпитализированную» Губанову в здании Мосгорсуда живой и здоровой, о чем и сделали на следующий день заявление под протокол. Очевидно, что, находясь под жестким давлением ФСБ, она не могла вынести оправдательный приговор. В России такого практически не бывает. Следователь Петухов, не скрываясь, ходил в суд регулярно, как на работу. Но и для обвинительного приговора у нее не было оснований. В таких условиях она сочла за благо самоустраниться. Для нее это, правда, все равно плохо кончилось: вскоре она вынуждена была уволиться.
Возможно, что Губанову вывели из процесса и без ее желания, зная о ее несвойственных судьям колебаниях относительно заведомой виновности подсудимого.
Как говорил Гервис, мы попали в заколдованный круг нашего правосудия, когда суд не может отпустить человека в связи с его невиновностью и осудить его не может в связи с отсутствием на то законных оснований. По мнению Москаленко, такое поведение суда первой инстанции — следствие его глубокой растерянности. В таких условиях я обратился в Верховный суд, где выразил недоверие Московскому городскому суду и ходатайствовал, чтобы в качестве первой инстанции мое дело рассматривал Верховный. В свою очередь защита направила в Верховный суд частную жалобу на действия Мосгорсуда.
