духом, а Ватсон читал, что подобные существа любят церемонии.
— О, прошу вас, досточтимый мастер Ватсон, располагайтесь вольно и никоим образом не беспокойте себя. Вы ведь наш дорогой гость, и к тому же обладаете более высоким достоинством, нежели мы, — пробасил кабан.
— То есть? — не понял Ватсон.
— Вы являетесь живым человеком из плоти и крови, обладателем бессмертной души, — объяснила голова, — а мы, сколь бы ни было высоко наше служение, всего лишь призраки, хотя и обладаем определённым могуществом, ибо мы имеем честь пребывать в высоком сане родового духа.
— Как это? — заинтересовался доктор. Про родовых духов он читал в записках некоей ясновидящей из Иллинойса. Но записки были написаны крайне невнятно, к тому же и ясновидящая не внушала доверия, поскольку по происхождению была цыганкой, а по первой профессии — сводней.
— Позвольте нам изъяснить наше естество в самых кратких выражениях, — кабанья голова закатила глаза, и Ватсон понял, что его ждёт длинная напыщенная тирада. — Родовой дух есть одушевлённое средоточие божественного намерения, вложенное, подобно некоему семени, мудрым Творцом в сокровеннейшие глубины душ всех членов рода, начиная с почтенного первооснователя и кончая отдалённейшими потомками его, за исключением незаконнорождённых, кои, неуклонно протрубируемые рогами собственной нечистоты…
— Чем-чем турбируемые? — невежливо перебил Ватсон.
Голова смущённо поворотила рыло на сторону.
— Проще говоря, — сказала она, — мы — дух, который следит за делами семьи Баскервилей. Нас можно называть сэром Баскервилем… так сказать, Баскервилем вообще. — Мы несём наше служение начиная с одиннадцатого века.
— Очень приятно, сэр, — подумав, сказал доктор. О древности рода Баскервилей он решил не спорить: обстановка не располагала.
Клыкастая пасть осклабилась. Ватсону даже показалось, что это была смущённая улыбка.
— И нам чрезвычайно приятно, — пробасил кабан. — Признаться, мы опасались, что вы не примете наше приглашение, ведь оно несколько экстравагантно и противоречит обычаям. Но, поверьте, обстоятельства дела столь чрезвычайны и в то же время деликатны, что мы осмелились побеспокоить…
— Ничего-ничего, — замахал руками Ватсон, опасаясь, что голова опять начнёт вещать про какие- нибудь рога нечистоты. — Мне очень интересно. В конце концов, немногим доводилось при жизни посетить тот свет…
— Никоим образом, мастер, — снисходительно улыбнулась голова, показав длинные клыки. — Настоящий, как вы изволили выразиться, 'тот свет', сиречь обители душ, полностью завершивших земное существование, закрыт для живых и живущих самим Творцом. Разумеется, вы непременно посетите эти места, но в своё время. Ныне же вы пребываете в так называемом Призрачном Мире, который являет собой часть мира материального, хотя и в несколько урезанном виде, если вы извините нам столь вульгарное и низменное выражение, достойное скорее школяра, нежели учёного мужа…
— Где урезанном? — Ватсон понял, что клыкастого сэра Баскервиля нужно останавливать короткими вопросами, не давая заговариваться.
— Позвольте нам изъяснить это следующим образом. Подлунный мир, в котором вы имели честь и удовольствие находиться доселе, состоит из четырёх стихий, или коренных природных сил, каковые суть земля, вода, воздух и огонь. Этого последнего в нашем, так сказать, отделении мира и не хватает. Отсутствие столь важной стихии, равно как и преизбыток сил воды и земли, делает наш мир несколько текучим, в чём вы уже, наверное, имели возможность убедиться…
— Да уж, — не удержался доктор. — Тут всё как-то… засасывает.
— Воистину, меткое наблюдение, — кабаньи глазки одобрительно прищурились. — Собственно, по этой самой причине наш мир именуют 'водяным адом'. Разумеется, это всего лишь недоброжелательное иносказание, ибо истинный ад, равно как и истинный рай, находятся за пределами всякого людского воображения. Даже огненный мир, в котором совершенно отсутствует сила воды, адом не называется, что бы там не говорили невежды и профаны, притворяющиеся сведущими и гордящиеся книжными познаниями…
— Не хотел бы я оказаться в огне, — пробормотал Ватсон.
— И это весьма резонно и предусмотрительно, достопочтенный мастер Ватсон! Без особенных и не всякому смертному доступных мер предохранения, — наставительно заметил родовой дух, — человек, оказавшийся в огненном мире, проживёт весьма недолго. — Хотя некоторые предприимчивые или безрассудные люди посещали и такие места, с теми или иными намерениями. Но, к нашему великому счастью и удовольствию, род Баскервилей связан лишь с благими и жизнепитательными силами воды и земли, средоточием коих является великая Гримпенская трясина. Но не будем рассуждать об этом много, ведь время дорого, так что не стоит тратить ни скрупула его драгоценной субстанции на празднословие, справедливо почитаемое меж людьми и духами пустым занятием…
Ватсон тихонечко вздохнул.
— Итак, приступим же! — клыкастый сэр напустил на морду чрезвычайно важный и торжественный вид. — Мы имеем сообщить вам, досточтимый мастер, что, в качестве родового духа, мы обладаем многими важными правами и привилегиями, среди коих, подобно алмазу среди менее значительных драгоценностей, сияет наше право на осуществление правосудия. Разумеется, мы не смеем выносить решения, касающиеся людей, ибо их дух и судьба находятся всецело в руце Творца и вышних ангелов. Зато мы исправно следуем нашему призванию, когда дело касается исполнения долга низших духов, связанных с нашим великим родом. Ныне же, — кабан шумно фыркнул, — мы столкнулись с ситуацией столь двусмысленной и затруднительной, и более того, небывалой даже в самые отдалённые времена… — сэр Баскервиль понял, что окончательно запутался в придаточных предложениях, наморщил рыло и задумался.
— Простите, что отвлекаю, сэр, — вступил доселе молчавший Бэрримор, — но прибыл господин обвинитель.
Старый слуга прошёл прямо сквозь стол — его поверхность при этом пошла кругами — и встал напротив Ватсона, после чего почтительно отодвинул стул и склонился в полупоклоне со словами:
— Прошу вас, сэр, ваше посещение — огромная честь для нас…
Ватсон был внутренне готов ко всему — например, что из камина выпрыгнет жаба в золотых позументах, или что из стены выкатится золотой обруч и превратится в говорящую цаплю. Но всё оказалось куда прозаичнее. Рядом с отодвинутым стулом нарисовался человек с очень характерной внешностью. Острые, хищные черты лица, блестящие чёрные волосы, чисто выбритый подбородок, безупречный костюм и старомодная длинная булавка для галстука — всё это более чем соответствовало классическому обличью высокопоставленного судейского: доктору доводилось знавать и эту породу. Впечатление подчёркивали зелёные когтистые лапы. Впрочем, когти у господина обвинителя были золочёные, а указательный правой — инкрустирован изумрудом.
— Доброго прибытия, почтеннейший мастер Алабастр, — пробасил со стены сэр Баскервиль. — Весьма прискорбно, что два столь славных милорда встречаются при столь печальных обстоятельствах…
— Доброго дня, сэр, — бросил гость, — вежливо, но быстро склонил голову перед хозяином холла, после чего повернулся и уставился на Ватсона холодными немигающими глазами.
— Господин Алабастр, — представил его Бэрримор, — доктор Ватсон. Доктор Ватсон, господин Алабастр.
Гость подарил Ватсону кивок и сел.
— У меня есть несколько формальных вопросов, — сказал он сухим и скрипучим голосом. — Я имею честь беседовать с доктором Джоном Хэмишем Ватсоноон, отставным офицером военно-медицинской службы Её Величества, действительным членом Общества Психических Исследований?
— Всё верно, — ответил доктор.
— Вы христианин?
— Это разве ваше дело? — насупился Ватсон.
— Нам необходимо это знать, — твёрдо сказал господин Алабастр.
