Сгущалась ночь, но разгульному веселью конца-края не предвиделось. Настал черед стихов самых что ни на есть омерзительных; Джек даже порадовался, что его маленькая сестренка заснула. Хуже всех вела себя Торгиль — она изображала Фрейю и вопила: «Ой-ой-ой, как страшно! Как страшно!» — то и дело шумно пуская газы.
— Скоро Олаф потребует свою песню, — прошелестел голос у Джека за спиной.
Мальчик стремительно обернулся: у мачты стоял Руна. Старик был так тощ, что в сгустившихся сумерках практически сливался с мачтой. Отважное Сердце открыл глаза и угрожающе щелкнул клювом.
— Отчего ты не пируешь вместе со всеми? — удивился Джек.
— Кости ноют, — просто пояснил Руна. — Да и грабеж мне больше не в радость. — Он умолк и хрипло отдышался: слова явно давались ему с большим трудом. — Пожалуй, это Драконий Язык во всем виноват. Он был из тех, что умеют любить жизнь. Видимо, он-то и сбил меня с толку…
Джек снова глянул в сторону берега, на пирующих берсерков. Олаф Однобровый изображал из себя влюбленную троллью деву. Отважное Сердце, подобравшись поближе к Джеку, потянул мальчика за рукав.
— Экий у тебя, однако, любимец, — прошелестел престарелый воин. — Драконий Язык, помнится, тоже все разговаривал с воронами.
— Он-то и научил меня этому искусству, — признался Джек.
Какой смысл упускать шанс поднять себе немножечко цену?
— Хороший он был человек, — внезапно сказал Руна. — Совсем не похож на нас, но настоящий воин.
Джек промолчал. На глаза его навернулись слезы.
— Я знаю, что ты не сможешь написать песню в честь Олафа, — едва слышно прошептал Руна. Джек обернулся к нему: фигура старика едва угадывалась в затопляющем судно полумраке. — Драконий Язык так и не научился восхвалять тех, кого ненавидел. Уж слишком честный он был.
— И что Олаф со мной сделает?
С утверждением Руны Джек спорить не собирался. Всякий раз, вспоминая о резне в усадьбе Гицура, Джек чувствовал, как к горлу его подкатывает тошнота.
— Скормит тебя рыбам, — отозвался Руна. — Кроме того, ты нашего языка толком не знаешь. Говоришь ты вроде бы неплохо, но с ошибками.
— То есть ты советуешь мне сбежать?
Джек сам не знал, с какой стати он вздумал довериться старому воину — инстинктивно, должно быть. В Руне ощущалась некая глубина, некая неодолимая, властная сила — почти как в Барде.
— Ты не выживешь. К югу лежат земли Магнуса Мучителя. А к северу — владения Эйнара Собирателя Ушей. Эйнар собрал целую коллекцию сушеных ушей, которую, к слову сказать, никогда не прочь пополнить.
— Ясно, — кивнул Джек.
— Я дам тебе песни, — прошелестел Руна. — Когда-то и я был скальдом. Нет, конечно, не таким великим, как Драконий Язык, но все равно неплохим. Изо дня в день стихи бьют во мне ключом, — а голоса для них нету. Ты станешь моим голосом.
Вопли пирующих воинов теперь доносились откуда-то издали. Весь мир словно сузился: теперь он вмещал в себя лишь троих — Джека, его сладко посапывающую сестренку и этого нежданного нового союзника.
— Думается, Олаф особо возражать не станет, — предположил Джек.
— Только не вздумай ему сказать!
Внезапная вспышка вызвала у старика затяжной приступ кашля. Джек переминался с ноги на ногу, не вполне понимая, что делать. Наконец Руна пришел в себя и несколько раз судорожно втянул в себя воздух.
— Олафу нужен свой собственный скальд. Он хочет, чтобы ты принадлежал ему всецело и полностью, как вот этот конь Гицура. Это умножит его славу. Если он решит, что петь ты не умеешь, он тебя просто убьет.
Гордый скакун, о котором шла речь, стоял стреноженным рядом с поблескивающей грудой серебра. Великолепный конь, что и говорить: белый, словно соляная глыба, со странной черной полоской вдоль хребта. Он косил темным глазом на разгулявшихся скандинавов — взгляд был умный, понимающий…
— Ну тогда… я благодарю тебя.
Джек был признателен старику, но мысль о том, чтобы стать чьей-либо собственностью, возмущала его до глубины души.
— Начнем же, — прошелестел Руна.
Урок продолжался не один час. Отважное Сердце вновь задремал, и Джек пожалел, что не может последовать его примеру. Прошлой ночью мальчик вовсе глаз не сомкнул, а день выдался тяжелый. Наконец костер на берегу прогорел до углей. Скандинавы устроились на ночлег: расстелили покрывала и улеглись ровными рядами. По спине у Джека пробежал холодок. Выходит, даже упившись вдрызг (на сторонний взгляд), берсерки все равно ведут себя по-воински.
Наконец Руна объявил, что на первый раз успехами Джека вполне доволен. Мальчик рухнул на груду одежды и заснул, можно сказать, еще в падении.
Теперь корабль плыл вдоль берега на север. Благополучно миновав земли Эйнара Собирателя Ушей, викинги взяли в привычку вставать лагерем на берегу. Отсюда и далее они не встретят никого, кто дерзнул бы на них напасть.
Олаф и его люди никуда не торопились. В конце концов, кто-кто, а они отдых заслужили. Благородный скакун — Олаф назвал его Облачногривым — стоял, переминаясь с ноги на ногу, в самом центре палубы. Каждый день его сводили на берег попастись на свежей травке.
Воины охотились в темных лесах, окаймлявших берег, и возвращались назад с олениной и кабанятиной. Ловили сетью речную форель. Эрик Безрассудный помолол одну из соляных глыб на приправу к еде. Джек вновь отметил про себя, насколько скандинавы жадны до соли. Жадны еще больше, чем до вина, — а это вам не пустые слова.
— У нас дома соли нет, — объяснил Руна.
— А мы выпариваем соль из морской воды, — отозвался Джек. — Почему вы не можете делать так же?
Солнца мало, — коротко отозвался старый воин, отворачиваясь.
Он отказывался тратить дыхание на такого рода пустую болтовню и сберегал голос для поэзии. Каждую ночь он натаскивал мальчика — но так, чтобы Олаф не прознал. Джек просто поражался тому, насколько сложны его стихи. Поэт ничего не называл истинным именем: чем больше вариаций умещалось в одной строке, тем лучше. В одном и том же куплете корабль именовался то «быком штевня», то «конем мачты», а то и «лебедем Ньерда». Руна никогда не говорил «битва», Руна говорил «сход кольчуг и лезвий». Все это ужасно сбивало с толку — и, на взгляд Джека, ни малейшего смысла не имело.
— Нет! — хрипел Руна, когда Джек пел: «Король поплыл за море на битву» вместо «Кольцедаритель направил лебедя Ньерда по дороге китов на сход кольчуг и лезвий». — Нет! Нет! Нет!
Он сгибался в приступе кашля, а Джек готов был со стыда сгореть: и зачем он дразнит старика?!
— Нет! — повторил Руна, отдышавшись. — Ты же не просто поешь. Ты творишь магию.
— Магию?! — разом встрепенулся Джек.
— Неужто Драконий Язык тебе не объяснил? Каждая песня берет свое могущество от Иггдрасиля, великого древа, что прорастает сквозь девять миров.
— В жизни не слышал ни про какой Иггдрасиль.
— Драконий Язык назвал бы его жизненной силой. Она дает тебе способность творить. А теперь ты меня утомил и даром потратил мое время.
Руна умолк и принялся восстанавливать дыхание. Джек непроизвольно поежился: что за ужасный звук — резкий, хриплый и болезненный. И всякий раз старый воин чуть медлил, словно каждый новый вдох давался ему с немалым трудом.
