и в земле. И между Руной и Хейди тоже, что, впрочем, было неудивительно. Ведь Хейди — ведунья, а Руна — скальд. Кроме того, оба пришлись Джеку по душе.
А вот Торгиль он ненавидел лютой ненавистью. Она — злобная и мстительная грубиянка. Она наслаждается смертью. В характере ее нет ровным счетом ничего привлекательного, и все же… Джек никак не мог забыть, как девочка шла по улице одна-одинешенька, и никто даже не сказал ей: «Здравствуй». Олаф назвал ее сиротой… значит, семьи у нее нет. Джек искоса глянул на Руну: тот как ни в чем не бывало макал хлеб в подливку.
— И куда она теперь пойдет? — спросил Джек.
— Торгиль-то? Да в бане заночует… Похоже, старый воин на этот счет нисколечко не волновался. — А ежели луна выйдет, так она на холм поднимется, прибьется к королевским псам..
— К своим братьям и сестрам, — добавил один из сыновей Олафа, коренастый парнишка, у которого только-только начали пробиваться усы. Уголки его глаз самую малость загибались кверху; Джек понял, что мать его — Хейди. — Только псы ее и терпят.
— Довольно, Скакки, — одернул сына Олаф. — Она же не виновата, что то и дело впадает в буйство. Это у нее от отца, а, Одину ведомо, лучшего берсерка на свет еще не рождалось.
Все загомонили в знак согласия.
— А королевские псы — это такие здоровые, серые? — спросил Джек.
— Вижу, ты с ними уже познакомился… — усмехнулся Олаф.
Оставалось лишь удивляться тому, с какой легкостью великан перешел от бешенства к добродушной приветливости. Однако кто-кто, а Джек-то отлично знал, что и в ярость он впадает с той же легкостью.
— Да, было дело: они набежали на нас с Люси — но тронуть не тронули.
— Детей они не обижают, — объяснил Скакки. — Вон, положи Хильду к ним в миску, — он ткнул пальцем в сторону довольно-таки раскормленного младенца, что шумно сосал Лоттину грудь, — так они и не рыкнут.
— Но вот стоит им увидеть волка… — задумчиво протянул Олаф. — Тут уж их сам Тор не удержит.
— Рассказал бы ты ему всю историю как есть, — промолвила Лотти, отрывая Хильду от груди. Девочка недовольно заверещала.
Олаф откинулся назад; кресло его угрожающе скрипнуло.
— Отец Торгиль был величайшим из берсерков, — начал он. — Звали его Торгрим. Он всегда первым рвался в битву, — а покидал поле боя последним. К шестнадцати годам он уже обзавелся ожерельем из тролльих зубов. Однако главной его бедой была его же боевая ярость. Когда он впадал в буйство, то не видел и не слышал ничего вокруг.
— И тогда уж ему удержу не было, — подхватил Скакки. — Даже я это помню.
— Настоящей женой он так и не обзавелся — ни одна девушка за него бы не пошла, — рассказывал Олаф. — Но у него была рабыня. Из саксов. Не помню, как ее звали.
— Ее звали Аллисон, бестолковщина ты мой, — подсказала Хейди. — Конечно, куда тебе запомнить имя женщины!
— Как бы то ни было, эта Аллисон родила ему сына по имени Торир. Что с ним сталось, я тебе уже рассказывал.
— Да, — кивнул Джек, вспоминая повесть о кошмарном убийстве.
— После этого Аллисон сделалась сама не своя. Ничего вокруг словно не замечала. Когда у нее родилась девочка, она произнесла одно-единственное слово: «Джилл». Так она назвала ребенка.
— Вот только называть ребенка она не имела права, она же рабыней была, — уточнил Скакки.
— Повитуха отнесла младенца к Торгриму, но Торгрим от него отказался.
— Отказался?! — воскликнул Джек.
Неслыханное дело! Любой ребенок, даже самый уродливый, послан Господом. Как же его не любить?!
— Отец был в своем праве, — сурово возразил Олаф, обводя взглядом своих многочисленных отпрысков.
Ясно было, что уж он-то в жизни от ребенка не откажется. Смышленые детишки ну ни капельки не беспокоились на этот счет.
— Торгрим хотел мальчика, — прошелестел Руна. Все разом смолкли, предоставляя ему слово. — Он хотел мальчика взамен погибшего Торира, а когда младенец оказался девочкой, он приказал отнести дитя в лес.
Джек потрясенно молчал, не в силах вымолвить ни слова.
— Так что повитуха унесла младенца подальше от дома и положила его под дерево, — продолжал Олаф. — А королю Ивару как раз подарили пару ирландских волкодавов, и псица не так давно ощенилась. Она убежала в лес — и набрела на ребенка. Небось, оно пищало да плакало…
— Прям как моя Хильдочка, — нежно проговорила Лотти, вновь прикладывая отчаянно вопящего младенца к груди.
— Псица легла на землю и накормила дитя, словно щенка. Псарь пошел искать собаку, глядь, — а она свернулась калачиком вокруг младенца и греет его. А оно спит себе, посапывает…
— А почему ты все время говоришь «оно»? — удивился Джек. — Это же была девочка.
— Никем оно еще не было, — возразил Руна. — Ведь ребенка еще не приняли в род.
В хорошенький переплет угодил Торгрим, нечего сказать! — подхватил Олаф. — Наш закон гласит, что, как только ребенка покормят грудью, отказаться от него уже нельзя. Как ни верти, а королевская псица младенца покормила. Так что Торгриму пришлось принять ее — теперь уже и впрямь ее — назад. Он назвал девочку Торгиль и отдал ее Аллисон.
— А мать на нее и глядеть не хотела, — докончила Хейди. — Кормила ее грудью, вот и все. Да и отец Торгиль не замечал. Любила девочку одна только псица, а потом — ее щенки.
Вот это история! Ничуть не менее удивительная, чем все те легенды и песни, которым Бард обучал Джека. Что за прекрасная поэма из нее получилась бы — вот только слишком грустная. Надо бы придумать ей счастливый конец. Джек пообещал себе, что непременно этим займется.
Затем разговор перешел на другие темы. Спустя какое-то время от тепла и сытной пищи Джек начал клевать носом. Хейди проводила его во внешнюю пристройку, где мальчику отвели груду соломы и заскорузлое одеяло. Несколько рабов помоложе уже храпели вовсю. Люси уложили в уголке главного зала.
Одеяло кишмя кишело блохами — Джек чувствовал, как те прыгают туда-сюда, — но в полусне он даже внимания на них не обратил. И едва расслышал сквозь сон, как несколько позже, благоухая кислым пивом и потом, пришли Свиное Рыло, Грязные Штаны и Толстоног и зарылись в солому.
Глава 21
ЗОЛОТАЯ ЩЕТИНА
На следующий день Джек убедился, что, как бы ни обхаживали его на пиру, он все равно раб, навсегда останется рабом и любой с первого взгляда определит в нем раба.
На рассвете Грязные Штаны грубо растолкал мальчика и отвел его в кузницу. Там Грязные Штаны выковал рабский ошейник, надел его Джеку на шею и с помощью щипцов замкнул края.
— Я нарочно побольше сделал, ты ж еще растешь, — недовольно пробурчал он. — А теперь марш чистить свинарник. Это вон там, под яблоней…
Джек, цепенея от отчаяния, побрел к свинарнику. Шею саднило: Грязные Штаны наставил-таки ему синяков. Ошейник неприятно холодил кожу — ишь, громадный, даже под туникой не спрячешь…
Так, будто в ночном кошмаре, Джек дошел до дальней пристройки, на которую указал Грязные Штаны. Жизненная сила казалась недосягаемо далекой, и даже заветная руна, незримо покоящаяся на груди, словно вобрала в себя холод железного ошейника. Над свинарником взмыла стая воронов. Птицы описали круг и, возмущенно каркая, вновь опустились на прежнее место. И то верно, чего им бояться-то? Всего лишь
