к Волге, даже когда он водрузил свой флаг на Эльбрусе.
А «Песня о родине» Дунаевского на слова того же Лебедева-Кумача! Да это был наш второй гимн, ее мелодию ловили во всем мире — она была позывным Советского радио.
Профессор М. Белов писал недавно в «Патриоте» № 19: «С удивлением и возмущением услышал я недавно интервью „Радио России“ патриарха Алексия, который утверждал, что слово „родина“ до нападения фашистской Германии было у нас чуть ли не под запретом, что только когда пришла нацистская беда прозвучали слова „братья и сестры“, вспомнили имена Александра Невского, Димитрия Донского, Минина и Пожарского». Профессор объясняет это нелепое заявление тем, что, мол, Алёша Ридигер был до войны малолетком и не помнит то время. Думаю, что дело не в этом. Когда началась война ему все-таки шел тринадцатый год, но, сын настоятеля церкви, жил он, за исключением последнего советского года перед войной, в буржуазной Эстонии. Возможно, там и был запрет на слова «родина», не знаю…
Но думаю, что в истории со словом «родина» длительное проживание вне России ни при чем. Вот же Надежда Мандельштам всю жизнь прожила здесь, но уверяет в своих воспоминаниях, что слова «честь» и «совесть» в сталинское время «совершенно выпали у нас из обихода — не употреблялись ни в газетах, ни в книгах, ни в школе». А между тем, она не могла не помнить хотя бы о том, что тогда в газетах и школах, и на всех идеологических перекрестках красовались слова Ленина, сказанные еще до Октябрьской революции: «В партии мы видим ум, честь и совесть нашей эпохи». На тех же перекрестках сияли слова Сталина из доклада на XVI съезде партии: «В нашей стране труд стал делом чести, делом славы, делом доблести и геройства».
Но что Мандельштам! Вот эстрадная певица Изабелла Юрьева. Тоже всю жизнь прожила в России, в СССР, и ухитрилась дотянуть до ста лет, восемьдесят из них мурлыкая песенки о радостях и печалях любви. И вот, выступая в день своего столетия по телевидению, заявила, что при Сталине порядки царили такие ужасные, что невозможно было произнести с эстрады слова «любовь», «люблю», «любимый»— тотчас хватали и волокли на Лубянку.
Что тут сказать? Вранье Мандельштам объясняется, конечно, антисоветской злобностью. А в случае с Юрьевой мы были свидетелями или достопечального факта старческого слабоумия, или какого-то ловкого телетрюка, когда старушка разевала рот, а слова произносил какой-то чревовещатель-антисоветчик.
Вот в какую удивительную компанию угодил ныне покойный Его Святейшество с байкой о запрете слова «родина». Одна лишь песня, о которой идёт речь, разбивает эту байку вдрызг.
Но в не менее странной компании оказался Его Святейшество с выдумкой об Александре Невском и других героях русского народа, о которых-де коммунисты вспомнили только в час военной беды.
Вот что не так давно возвестил со страниц «Советской России» один известный политический деятель: «Сталин вспомнил об истории наших великих предков и наших славных полководцев только тогда, когда Гитлер подошел к стенам Кремля». Дальше: «Когда фашист в декабре 41-го припер народ к московской стенке (Все ему стены мерещатся! —
Так кто же сказал всю эту вышеприведенную чушь? С кем у Его Святейшества было такое совпадение взглядов, такой душевный консенсус, что даже непонятно, кто у кого списывал или учился. Представьте себе, я процитировал статью товарища Зюганова, лидера коммунистов. Конечно, вполне возможно, что ее писал для него вездесущий Владимир Бондаренко, но до этого никому нет дела. Тогда надо иметь грамотных спичрайтеров.
Опровергать приведенные выдумки мне просто лень, да и нет нужды: я уже обстоятельно сделал это в книге «За Родину! За Сталина!» Напомню лишь, что фильм С. Эйзенштейна «Александр Невский» это плод не суматошной спешки в страшном 41-м, а работа в «тихом» 1938-м. Тогда же появились поэмы К. Симонова «Ледовое побоище», «Суворов», и только роман С. Бородина «Дмитрий Донской» напечатан действительно в 41-м.
Я легко допускаю, что Его Святейшество за неусыпными молитвами о благе народа и не слышал обо всем этом, но патриарх в рассуждениях о родине не имел права становиться в один ряд с выжившей из ума эстрадной певичкой и легковесными спичрайтерами.
Однако вернёмся к песням:
Да, и это святая правда. Но стараниями солженицынского дружка Ельцина и его сатрапов от страны отсекли около 4 млн. кв. километров. Но сам-то козел вонючий вообще предлагал русскому народу оставить все свои земли и уйти куда-то на северо-восток, в Якутию, что ли. Туда и Гитлер мечтал загнать после войны остатки нашего народа…
Никто не виноват, что персонально Солженицын по своей воле угодил в лагерь, где иногда, возможно, и не мог дышать так уж вольно.
И это было. Но прославленная козлиным блеянием «Преображенская революция» и оправданный козлом расстрел его приятелем Верховного Совета лишили народ положения хозяина. Правда, один из нынешних хозяев недавно угодил за решетку, а два других удрали за границу. Это радует. Но такой же судьбы заслуживают и певцы «Преображенской революции». Дайте срок…
Великую правду первой строки Солженицын может подтвердить своей собственной молодостью. Хотя его отец Исаак был царским офицером и, по словам Исааковича, расстрелян красными, это никак не отразилось на судьбе белогвардейского отпрыска в молодости: беспрепятственно окончил школу, стал комсомольцем, поступил в Ростовский университет, потом еще и в элитный Московский вуз, во время войны был принят в офицерское училище, от младшего лейтенанта продвинули его за полтора года до капитана, дали ему два ордена, отсидев по собственной затее срок, стал писателем, принят в Союз писателей, был выдвинут на Ленинскую премию… Впрочем, после лагеря это уже не молодость, но и не старость же…
А надо ли говорить о советских стариках, упомянутых в песне? Да, им был почет. А посмотри-ка, дядя, что твои воспитанники и духовные братья делают с нынешними стариками. Невеликие льготы, заработанные
