просто кроссовки, но сделанные с безумной надежностью, энергией и вкусом.
По-настоящему круто.
— Вау! — воскликнула Джен.
— Да, знаю.
Повинуясь непроизвольному импульсу, я направил свой телефон на обувку и сделал снимок.
— Вау! — повторила она.
Я протянул руку, и она засветилась в луче света, как будто кроссовки передали мне часть своей магии. Прикосновение к этой коже, шероховатой и податливой, как парусина, но с серебряным блеском металла, дало совершенно новое ощущение.
Шнурки струились сквозь мои пальцы нежно, словно витые из тончайших шелковых нитей, петельки для них, похоже, имели крохотные, чуть ли не микроскопические штырьки или спицы, которые поворачивались, когда я сгибал образец, создавая тот же эффект, что на трехмерных открытках, — изображение меняется, когда смотришь с разных ракурсов.
Но не эти замечательные сами по себе мелочи делали туфли невероятными, нет, главным тут было общее впечатление. Они прямо-таки соблазняли меня надеть их, суля незабываемые впечатления, обещая, что, стоит мне надеть их, и я полечу. И поэтому мне просто необходимо купить их, прямо сейчас!
Последний раз я испытывал подобное ощущение, когда мне было десять лет.
— Так вот что Мэнди хотела, чтобы мы увидели.
— Без шуток, — сказал я. — Должно быть, клиент держит это изделие в строжайшей тайне.
— Клиент? Посмотри сюда, Хантер.
Она указала на пластиковый кружок, вставленный в язычок, где горделиво белел логотип клиента, и теперь, когда после временного ослепления мозги встали на место, до меня дошло то, что Джен поняла сразу.
Логотип, один из самых известных в мире, знакомый каждому белый флаг с золотыми дугами, был перечеркнут по диагонали ярко-красной линией.
Вроде перечеркнутой сигареты «Не курить». Как на всех запрещающих знаках. Зловещая красная черта — символ запрета, также известный во всем мире.
Это был антилоготип. Антибренд.
— Пиратская модель, — пробормотал я. — Подпольное производство.
Надо сказать, это еще одна отличительная особенность теневой жизни Чайна-тауна. В рядах маленьких, неприметных лавок на Кэнел-стрит можно купить наручные часы и джинсы, бумажники и пояса с присобаченными вручную лейблами прославленных дизайнеров. Сплошь дешевка и подделка, но качество разное. В основном смехотворно топорная работа, частенько попадаются и сносные вещицы, а иногда, чтобы распознать предательский стежок, требуется такой наметанный глаз, как у Хиллари Дефис.
Но до сих пор я никогда не видел подделки, которая была бы лучше оригинала.
— Не совсем подделка, Хантер. Я хочу сказать, этот знак, наоборот, дает понять, что пара сделана точно не тем производителем.
— Верно. Да, наверное, пират так бы не поступил.
— А кто бы стал? Какой в этом смысл?
— Не знаю, — ответил я. — Знаю одно — они потрясающе хороши. Это идеальная, совершенная обувь, какой клиент никогда не производил.
Джен покачала головой.
— Но ведь Мэнди пригласила нас сюда, а не куда-то еще. Она работает на кого-то, кроме клиента?
— Нет. Эксклюзивно на клиента.
Я призадумался.
— Может быть, это действительно их обувь. Может быть, у них есть в запасе этакий мастер-план по части ребрендинга — выпускать модели как бы в противоположность самим себе. Типа рекламный ход. Ребята выпускают обувь как бы «подпольного» производства, тогда как на самом деле она вполне легальна, и когда модель становится самой популярной, клиент выходит на поверхность и снова оказывается в струе, круче всех. То есть подделка наоборот, неплохо, а?
Завиральная идейка? Но, поверьте, задумываться над такими вопросами — моя работа, но тут у меня крыша действительно норовила поехать.
— Натуральная чума! — покачала головой Джен. — Тут шизик поработал. Или гений. Или тут что-то еще.
— Что-то по-настоящему крутое.
— Так где же Мэнди?
— Ах да.
А ведь точно, мы сюда полезли не обувку искать, а Мэнди. Ее как не было, так и нет. Что бы это значило?
Некоторое время мы с Джен сидели в растерянном молчании, сочетая размышления с ненасытным удовольствием любования шедевром.
Потом из темноты позади нас донесся шум.
Я оторвал взгляд от обуви и поднял глаза на Джен. Она тоже встрепенулась.
Оглянувшись назад, я понял, что, пока разглядывал на свету образец совершенства, отвык от темноты. Мне ни черта не было видно, а вот тот, кто скрывался в тени, прекрасно нас видел.
— Дерьмо! — выругался я.
С тихим шелестом бумаги Джен подхватила пару, ловко связала шнурками и закинула себе на шею.
Я встал и понял, что отсидел ногу. Ничего удивительного, я мог бы умереть от голода счастливым, любуясь этими кроссовками.
Я напряженно таращился в темноту, пытаясь хотя бы частично вернуть способность видеть после света. От напряжения по краям поля зрения заплясали огоньки, но мне удалось-таки разглядеть двигавшуюся между нами и лестницей фигуру. Кто-то большой, но изящный. Абсолютно бесшумный.
— Привет! — нарушил я молчание, постаравшись придать голосу басовитости.
Фигура остановилась и отступила назад, слившись с темнотой. На какой-то момент я чуть было не поверил, что все это мне почудилось.
Но тут пришла в движение Джен.
Она изо всех сил пнула кроссовкой по клееной фанере, и края листов разошлись. Ненадолго, но этого хватило, чтобы хлынувший в щель солнечный свет открыл здоровенного бритоголового детину. Вида устрашающего, но все же не столь ужасного, как призрак во тьме, — к тому же он прикрывал глаза от яркого света.
— Бежим! — крикнула Джен, и я сорвался с места, как раз вовремя успев к рушившейся башне из обувных коробок. То был еще один ее блестящий ход: мне дать проскочить, а ему помешать. Замысел удался — почти. Часть обуви все-таки оказалась у меня под ногами, и я пробежал, давя блестящие девственные коробки с болью в сердце (Энтони всегда учил меня ценить оригинальную упаковку так же высоко, как и обувь) своими ставшими вдруг невыразимо ламерскими кроссовками, слыша, как ломается картон. Короче, мне удалось проскочить мимо здоровяка и взбежать на лестницу как раз позади Джен.
Мы с топотом помчались вверх по ступеням, причем Джен постепенно отрывалась от меня, а лысый бугай, судя по звукам, не отставал. Я бежал вслепую, хватаясь для ускорения руками за грязные перила и отталкиваясь от стен, когда пролеты поворачивали по часовой стрелке. Каждый шаг отдавался болью в подвернутой лодыжке.
После четвертого этажа я уже задыхался, а преследователь сократил разрыв и, как я теперь слышал, даже не запыхался.
На последнем пролете пальцы догонявшего ухватили мою лодыжку, но соскользнули; хватка оказалась недостаточно сильной, чтобы меня опрокинуть.
Я выскочил наружу, моргая, ослепленный солнцем, и тут меня шарахнула мысль: чтобы удрать, нужно еще попасть на соседнюю крышу, которая на шесть футов выше этой. Правда, Джен туда уже взобралась — не иначе как завязанные солнечными лучами шнурки прибавляли ей скорости и прыгучести.
