Но он по-прежнему прячет от меня глаза.
— Конечно, но... наказание за нарушение границы... — Он снова глубоко вдыхает и начинает заново: — Наказание за нарушение границы... — но в последнюю секунду не находит в себе мужества сказать «смерть».
— Э-эй... — Я мягко подталкиваю его локтем. Когда кто-то вот так заботится о тебе, это вызывает совершенно невероятное чувство. Но при этом возникает ещё более сильное желание сделать всё что угодно, даже пойти на смерть, лишь бы защитить своего защитника. — Я знаю законы. Я живу здесь дольше, чем ты.
Он невольно улыбается и тоже слегка подталкивает меня локтем.
— Ну, это вряд ли.
— Как это вряд ли? Я здесь родилась и выросла, а ты неизвестно откуда взялся.
Снова тыкаю его локтем, чуть сильнее. Он смеётся и пытается перехватить мою руку. Я с хихиканьем выворачиваюсь. Тогда он принимается щекотать мне живот.
— Деревенщина неотёсанная! — пищу я.
Он опрокидывает меня обратно на одеяло.
— Ах ты, городская штучка! — хохоча, парирует он, перекатывается и оказывается надо мной сверху.
Его губы прижимаются к моим. Всё смешивается: жар наших тел, буйство красок — и я плыву, растворяюсь...
Мы договариваемся встретиться на Бэк Коув завтрашним вечером, в среду. Поскольку до субботы я свободна, то мне, думаю, не составит труда уговорить Кэрол разрешить пойти к Ханне с ночёвкой. Алекс разъясняет основные пункты плана. Пересечь границу возможно, только не всякий пустится в столь рискованное предприятие. Думаю, потому, что смертная казнь — штука малопривлекательная.
Я никак не соображу, каким образом нам удастся преодолеть электрифицированную ограду, но Алекс объясняет, что на самом деле под током находятся только её отдельные участки. Забор тянется на мили и мили, и пропускать электричество по всей его длине — слишком дорогое удовольствие. Так что только немногие отрезки «онлайн», а все остальные опасны не более, чем бордюрчик вокруг песочницы в Диринг Оукс Парке. Но поскольку поголовно все
— Сплошная лапша на уши и ничего больше, — неопределённо взмахивает рукой Алекс. Наверно, он имеет в виду Портленд с его сводом законов, а может, и все США в целом. Как всегда, когда он разговаривает серьёзно, на его переносице залегает вертикальная складочка, этакая тоненькая запятая — самое прелестное из всего, что мне доводилось когда-либо видеть.
Так, а ну-ка не отвлекайся!
— Вот чего не понимаю — так это того, откуда вы всё это знаете, — говорю я. — То есть, как вы об этом узнаёте? Вы что — бросаетесь на ограду, чтобы увидеть — ага, поджарился, значит, сюда нельзя?
Алекс усмехается:
— Секрет фирмы. Скажу лишь одно: были проведены сложнейшие, высокоточные научные эксперименты на животных. Диких. — Он ставит брови домиком: — Ты когда-нибудь пробовала жареного бобра?
— Ф-ф-у-у!
— А жареного скунса?
— Ты хочешь, чтобы меня прямо здесь стошнило?!
«Нас больше, чем ты думаешь». Это ещё одно любимое выражение Алекса, его извечный рефрен. Симпатизёры есть повсюду, Исцелённые и Неисцелённые — среди регуляторов, в полиции, в правительстве, среди учёных. С их помощью нам и удаётся проскальзывать незамеченными мимо пограничных застав, разъясняет Алекс. Одна женщина из числа самых активных симпатизёров Портленда замужем за пограничником, который держит ночные вахты у северного конца моста Тьюки — как раз там, где нам и предстоит пересечь границу. Они с Алексом разработали сигнальный код. Собираясь в Дебри, он опускает в почтовый ящик активистки рекламную листовку, наподобие тех дурацких бумажек, что распространяют пиццерии и химчистки. Его листовка содержит рекламу бесплатной проверки зрения у д-ра Дерби (как по мне, так очень уж прозрачно, но Алекс уверяет, что симпатизёры и участники Сопротивления живут в таком постоянном стрессе, что им вполне можно простить маленькие приватные развлечения), и получив такую листовку, симпатизёрша приправляет термос с кофе для своего мужа лошадиной дозой валиума.
— Бедный мужик, — ухмыляется Алекс. — Глушит-глушит кофе, и всё равно отваливается как миленький.
Я вижу — Сопротивление для Алекса значит очень много. Он счастлив, что движение живёт и процветает, что оно охватило своими щупальцами весь Портленд. Я пытаюсь улыбаться, но щёки не слушаются. Мне до сих пор не по себе от осознания того, что всё, чему меня учили — ложь. Трудно вот так сразу перестроиться и начать думать о диссидентах — симпатизёрах и участниках Сопротивления — как о союзниках, а не врагах.
Но после того, как я прокрадусь через границу, меня смело можно будет причислить к диссидентам. В то же время, я уже не могу переиграть. Я хочу в Дебри! И, если уж на то пошло, то положа руку на сердце, я уже давно диссидент — с того самого момента, когда Алекс попросил меня встретиться с ним на Бэк Коув, и я на это согласилась. Кажется, у меня остались только смутные воспоминания о той добропорядочной барышне, какой я была раньше, которая всегда делала так, как ей говорили, никогда не лгала и считала дни до Процедуры с радостным нетерпением, а не с ужасом и отвращением. О девушке, которая боялась всего и всех. О девушке, которая боялась себя самой.
На следующий день я прихожу домой с работы и особо подчёркнуто прошу Кэрол одолжить мне её мобильник, после чего строчу Ханне смску: «Сегодня мы с А. ночуем у тебя?» Это у нас шифр такой, означающий, что я прошу подругу прикрыть мою спину. Для Кэрол мы придумали легенду, что, дескать, сильно задружились с Аллисон Давни — нашей бывшей одноклассницей. Семья Давни ещё богаче Тэйтов, а сама Аллисон — сука, какую поискать, заносчивая и высокомерная. Сначала Ханна бурно противилась тому, чтобы таинственное «А.» обозначало Аллисон; моей подруге не по нутру даже
От Ханны незамедлительно приходит ответ: «Само собой. Увидимся вечером».
Интересно, как бы среагировала Аллисон, узнай она, что мы пользуемся её именем в качестве крыши для моего парня? Наверно, лопнула бы от злости и поехала мозгами. При этой мысли мне становится хорошо на душе.
Незадолго до восьми вечера я спускаюсь вниз со своей огромной сумкой, которой всегда пользуюсь, если отправляюсь с ночёвкой — она демонстративно переброшена через плечо. Из неё так же демонстративно высовывается пижама. Я набила сумку в точности теми же вещами, которые обычно беру с собой, когда собираюсь ночевать у Ханны. Кэрол одаривает меня своей еле заметной улыбкой и желает приятно провести время. Я чувствую укол совести. Я теперь так часто и так беззастенчиво лгу.
Но никакие укоры совести не могут остановить меня. Выйдя на улицу, я направлюсь к Вест-Энду — на случай, если Кэрол или Дженни следят из окна. И только достигнув Спринг-стрит, резко сворачиваю на Диринг-авеню и лечу к Брукс-стрит, 37. Идти далеко, так что до Диринг Хайлендс я добираюсь, когда небо уже совсем тёмное. Как всегда, улицы здесь пустынны. Проскальзываю в заржавленную калитку, отодвигаю полуоторванную доску в окне первого этажа, протискиваюсь в щель, и вот я уже в доме.
Здесь такая темень, что поначалу я совсем слепну, и несколько мгновений стою и моргаю, пока глаза не привыкают к темноте. В застоявшемся, затхлом воздухе чувствуется запах плесени. Постепенно из мрака
