представляли. А переход через границу... Сам факт, что её можно пересечь... Всё совсем не так, как нам внушают. Они врут нам, Ханна, нагло, беззастенчиво врут!
Я останавливаюсь, захлебнувшись в эмоциях. Ханна смотрит вниз, дёргая ниточку, высунувшуюся из шва её спортивных шорт.
— Мы могли бы уйти, — говорю я немного мягче, — все трое.
Долгое время Ханна не отвечает. Она, прищурившись, смотрит на океан, а потом еле заметно качает головой, и грустно улыбается.
— Я буду скучать по тебе, Лина, — говорит она, и у меня падает сердце.
— Ханна... — завожу я, но она перебивает меня:
— А может, и не буду. — Она встаёт, отряхивает песок с шорт. — Ведь для того и проводят Исцеление, правда? Чтобы не было боли. Во всяком случае — такой боли.
— Но ведь ты можешь и не проходить через Процедуру. — Я тоже поднимаюсь на ноги. — Давай уйдём в Дебри.
Ханна невесело усмехается:
— И бросить всё это? — Она жестом указывает вокруг себя. Я вижу — она пытается шутить, но это шутка только наполовину. Оказывается, несмотря на все свои крамольные разговоры, подпольные вечеринки и запрещённую музыку, Ханна не хочет отказываться от этой жизни, уходить из этого места — единственного, которое мы знаем. Ещё бы, ведь ей и здесь совсем не плохо: хорошая семья, светлое будущее, отличная партия. У меня же ничего нет.
Уголки Ханниного рта дрожат. Она стоит, понурившись, и пинает носком кроссовки песок... Мне бы хотелось её утешить, но не могу придумать, что сказать. В груди всё сжимается и ноет. Похоже, в этот момент прямо на моих глазах распадается всё, что связывало нас с Ханной, вся наша долгая дружба: наши вечеринки с запретным полночным попкорном, после которых я оставалась у Ханны ночевать; и то, как мы вместе готовились к Аттестации, когда Ханна напяливала на нос пару старых отцовских очков и лупила линейкой по столу каждый раз, как я давала неправильный ответ, после чего вся подготовка шла насмарку, потому что мы всё время давились смехом; и то, как она двинула кулаком прямо в нос Джиллиан Доусон, когда та ляпнула, что у меня нечистая кровь; наши посиделки с мороженым на причале, когда мы мечтали о том, как у каждой из нас будет пара и мы будем жить рядом, в одинаковых домах.
Всё это развеялось в прах, словно песок, взвихренный смерчем.
— Ты же знаешь, что дело тут не в тебе, — еле удаётся выдавить мне — такой в горле ком. — Ты и Грейс — единственные люди, которые много значат для меня. Больше ничего... — Я запинаюсь. — Всё остальное — ничто.
— Я знаю, — говорит она, но по-прежнему не смотрит на меня.
— Они... они забрали мою мать, Ханна.
Этого я не собиралась рассказывать, потому что вообще не хочу говорить о своей матери. Но слова выскочили сами собой.
Она резко вскидывает голову:
— Ты о чём?
Тогда я рассказываю ей о походе в Склепы. Невероятно, но мне удаётся связно передать всю историю, все подробности, в том числе и об Отделении №6, о побеге, о камере и о словах, врезанных в камень. Ханна слушает, застыв в полном молчании — я никогда не видела её такой тихой и серьёзной.
Когда я заканчиваю рассказ, её лицо белее снега. Помню, в далёком детстве она тоже так бледнела, когда мы всю ночь пугали друг друга, рассказывая истории о привидениях. Впрочем, в каком-то смысле, история моей матери и есть история о привидении.
— Боже мой, Лина, — еле слышным шёпотом говорит она. — Я даже не знаю, что сказать. Боже мой.
Я киваю, уставившись на океан. Интересно, то, что нам рассказывали о других странах, тех, где царит Зараза, — это правда? Такие ли уж там дикие и нецивилизованные люди, морально и физически деградировавшие, как нам об этом талдычат? Уверена, это очередная ложь. Куда легче вообразить место наподобие Портленда с его стенами, барьерами, полуправдами и полными неправдами; место, где, однако, иногда всё же рождается любовь, пусть слабая и робкая.
— Ты же понимаешь, почему я должна уйти. — Это, собственно, не вопрос, но Ханна кивает.
— Да. — Она легонько встряхивает плечами, словно стараясь очнуться от сна. Потом поворачивается ко мне. И хотя глаза у неё грустные-грустные, она пытается улыбнуться. — Лина Хэлоуэй, — говорит она, — ты — легенда.
— Ага, как же, — закатываю я глаза. — Скорее назидательная история.
Но на самом деле мне становится легче. Она назвала меня моей настоящей фамилией, фамилией моей мамы, так что... Ханна поняла.
— Нет, правда. — Она отбрасывает волосы с лица, не сводя с меня пристального взора. — Знаешь, я была неправа. Помнишь, тогда, в начале лета? Я сказала, что ты всего боишься. Что у тебя не хватает смелости попробовать что-то новое. — Её губы снова растягиваются в печальной улыбке. — Как выяснилось, ты гораздо храбрее меня.
— Ханна...
— Это ничего. — Она взмахивает рукой, отметая мои возражения. — Ты этого заслуживаешь. Ты заслуживаешь большего.
Я не нахожусь, что сказать. Мне бы хотелось обнять её, но вместо этого обхватываю руками себя. От воды дует пронизывающий ветер.
— Мне будет тебя не хватать, Ханна.
Она делает пару шагов к воде, опять подкидывает песок носком кроссовки. Тот поднимается в воздух аркой и на мгновение словно бы зависает, прежде чем рассыпаться.
— Ладно. Ты знаешь, где меня искать, — говорит она.
Мы ещё некоторое время стоим, прислушиваясь к тому, как прибой накатывает на берег, как вздымаются волны, перекатывая мелкую гальку, выбеленную и раскрошенную в песок за тысячи и тысячи лет. Когда-нибудь, возможно, всё это место будет покрыто водой. А может быть, всё оно рассыплется в пыль.
Затем Ханна поворачивается вокруг себя и говорит:
— Ну, что? Обратно к стадиону? Я тебя побью! — и срывается с места прежде, чем я успеваю сказать «о-кей».
— Это нечестно! — кричу я ей вслед. Но не слишком тороплюсь нагнать её. Даю ей несколько футов форы и стараюсь запомнить её именно такой: бегущей, смеющейся, загорелой, счастливой, прекрасной... Моей. Белокурые волосы сверкают в последних лучах солнца, как факел, как маяк, как обещание, что всё будет хорошо и нас обеих ждёт счастье.
Любовь — самая смертоносная из всех смертоносных сущностей. Она убивает в любом случае — и тогда, когда она у тебя есть, и тогда, когда её нет.
Но это не совсем так.
Судья и осуждённый. Палач; топор; помилование в самую последнюю секунду; глубокий, резкий вдох и взгляд в небо: «Благодарю, благодарю, благодарю тебя, Боже!»
Любовь: она может убить тебя; она может спасти тебя.
Глава 25
«Уйти — мне жить; остаться — умереть[33]».
