формы или образа.
— Предупреждаем, — говорил некто из телеэкрана, — содержание, имеющее некорректированный вид, не представляет для человечества никакой опасности.
— Прямо как руководство издательствам. — Усмехнулся Давид.
— Почему только издательствам? — Впервые, может быть, страх заставил жену думать яснее. — Всем средствам массовой информации и коммуникаций.
— Ты права, Алка. Эти ребята явно спешат. Торопятся пришельцы. Что-то их сильно клюнуло в задницу…
«И пока правительства и соответствующие полномочные структуры, а равно и единичные представители государств, будут решать вопрос о возможности присоединения человечества к мирам триады, команда земных экспертов станции «Гермес» остается под защитой богов» — звучало из телеприемников…
3
— «Человек может надеяться на приближение к эзотеризму, только если он, подобно собаке, приобрел правильное понимание из того знания, которое называют обычным». — Читал вслух куски из «Кобелеона», вытащенного сыновьями из Интернета, Давид.
Синий обрывок бумаги, на котором был записан адрес сайта, уже валялся на полу детской, где стоял компьютер. Сыновья, не читающие по-русски, внимательно слушали отца.
— В настоящее время человек обладает четырьмя формами миропонимания. Религия, философия, наука и искусство — это те четыре разобщенные формы, некогда составлявшие одно целое и неделимое. Так было еще в Египте, Греции, Индии. И поскольку они, эти формы, разошлись друг с другом, постольку они отдалились и от эзотеризма.
Если попытаться понять смысл четырех путей духовной жизни, можно увидеть, что они разделяются на две категории. К первой категории отнесем философию и науку, как пути интеллектуальные. Ко второй же, отнесем религию и искусство, поскольку их пути эмоциональные. И только когда мы объединим интеллектуальное с эмоциональным, только тогда мы обретем единственно верный путь. Путь, ведущий назад, туда, где истина еще не была искажена.
— Немного отвлекусь, — Давид кинул взгляд на жену, слушавшую на диво невнимательно. — Пробегал я как-то ввечеру мимо Союза писателей Израиля, где русскоязычная свора «обсуждала» пса, чье Божество в это же время обсуждалось таким же образом иными Божествами. Что вам сказать, будь я помоложе, я бы с радостью и сам присоединился к этой собачьей свадьбе. Но… знаете ли… Да, дела. Дела, прежде всего…
— Фу! Что за мерзость ты мне читаешь? — Жена явно капризничает, но муж решительно настроен прочесть все до конца. Да и мальчишки возразили матери дружным мычанием.
— … Вот послушай, что пишет этот пес… Как его? Ричард!.. В своем «Кобелионе»! Явно писательская собака!
«Парадокс, но большинство людей способно воспринимать истину только в форме лжи. И в то время, когда многие довольствуются ложью, другие начинают искать. Ищут и, в конце концов, могут найти. Истину.
Наши с хозяином оппоненты сами не догадываются, что они, сплошь и рядом, окружены искажениями и подменами. Даже сейчас это им невдомек. Ну что ж, значит, кроме искажений и подмен извне, они не могут пока получить ничего.
Ничего, ибо они привыкли воспринимать любую идею, любое явление, любое произведение, как нечто, что является на свет сначала в грубой, примитивной форме. В форме простейшего приспособления к новым условиям. В форме грубых и диких инстинктов, форме страха, форме памяти о чем-то еще более примитивном, зародышевом, что затем, по их мнению, постепенно развивается, становясь более утонченным, более усложненным, приближаясь к идеальной форме или, как в нашем конкретном случае, к первоисточнику».
— Об этом я уже читал где-то, — Давид пробегает глазами книжные полки, но ни на чем не остановившись, продолжает вслух:
— Так могут думать только существа, чьи идеи, мысли, слова, заключенные ими же в произвольно выбранную форму, именуемую произведением, производят на свет не продукт эволюции, а продукт вырождения мыслей, которые либо когда-то существовали, либо существуют и сейчас в гораздо более высоких, тонких и совершенных формах.
— Исходя из этого, мои дорогие, — Давид смотрит на притихших иальчишек, — оближите свои сопливые носы и согласитесь, что нельзя считать свою культуру, равно как и цивилизацию, единственным величайшим явлением. Будем же рассматривать их лишь как одну из множества культур, сменяющих друг друга на Земле.
Более того, все культуры, каждая по-своему, искажали идею эзотеризма, которая лежит в их основании. Ни одна из них не поднялась до уровня своего источника.
И хотя мой хозяин удерживал меня изо всех сил от столь откровенного признания, я, по праву прямого потомка Тота Собакоголового, призываю вас, во имя истины, немедленно пересмотрите свою философию. А, пересмотрев ее, сделайте так, как поступил мой хозяин: очистите конюшни. Уберите с полок своих библиотек пустые, бесполезные, вредоносные книги, и низвергните, хотя бы в собственном сознании, целую плеяду великих авторитетов прошлого, настоящего и будущего. — закончил читать Давид.
— Прямо по Успенскому[3] шпарит. — С этими словами Давид повернулся к полкам с книгами.
— Зачем?! Зачем стаскиваешь с полок книги! Псих! — Кричала в полнейшем бессилии жена. Наконец она не выдержала, схватила полотенце и огрела им своего далеко зашедшего любимого.
— Посмотри, посмотри на маму! — Смеялся отец, стоя на стремянке и призывая в свидетели сына- подростка. — Мы же не знаем ничего лучшего! Кричал он защищаясь от летающего над ним полотенца.
— Ах не знаешь?! — Жена не желала униматься и шлепала мужа от всего сердца.
— Конечно не заем! И не потому, что не хотим знать, — Ай! Больно, — а потому, что очень многое знаем!
— Я вижу, что слишком много. — Жена подобрала с пола дорого изданную книгу Альфреда Татиевского. «Тайны драгоценных камней». — Ну чем тебе эта книга-то помешала, Господи!
— Мне — ничем.
— А сбросил ее зачем с полки?
— Ты понимаешь, это очень вредная книга.
— И чем же она, по-твоему, вредна?
— Всем! — Муж сел на пол, рядом с женой и взял из ее рук книгу. — Вот, посмотри сначала сюда, — он ткнул пальцем во вступительную статью автора.
— Ты же знаешь, милый, я никогда не читаю предисловий.
— Умница, — он поцеловал жену в лоб. — Но, к сожалению для господина Татиевского, есть и другая категория людей.
— На себя намекаешь?
— Как ты догадалась, милая?
— Да уж… Ну нет! Я так не могу! Мы что, опять с тобой ссоримся?
— Что ты, родная! Мы ссоримся с этим, как его там, татя? — Давид посмотрел на обложку книги, — С Адольфом!
Я счел, что его книге не место на полке, где соседствуют уголовник Вернадский, поп Флоренский и бродяга Ошо… Согласись, масштаб не тот. Доктор Татиевский, конечно же, должен стоять на отдельной полке.
Лучше, вместо иконы.
— Ты почему так злишься на него?
