— Это больше подходит Нику, а?
Джеку нравилось делать вид, что я, будучи сыном приходского священника, должен быть крайне благочестивым. Не обращая на него внимания, я взял томик, который узнал. Пьесу написал драматург, которого я когда-то знал, человек по имени Ричард Милдфорд, и называлась она «Больной мир». Случилось так, что пьесу эту опубликовали и поставили посмертно. Я ее хорошо знал, потому что играл в ней роль Виндиса-мстителя. Теперь эта книга, опубликованная года три-четыре назад, лежала тут, под летним солнцем, заброшенная и пыльная. У меня уже был экземпляр, иначе я бы купил ее в память о Милдфорде. Я покачал книгу на ладони. Кто еще вспомнит его через несколько лет? Но не успел я впасть в печальные размышления о памяти и репутации (о которой так беспокоился Уильям Шекспир), как мое внимание привлекло отчетливое колыхание занавески перед входом в палатку.
Из тени вышел человек. Я ожидал, что это будет Улисс Хетч, хозяин, издатель и книготорговец. Я никогда не видел его раньше и ничего о нем не знал, кроме того, что когда-то он поссорился с Шекспиром и был жирным. Но тип, вышедший из палатки, оказался невысоким и худым. И тут я его узнал. Абель и Джек тоже. Это был щипач, или вор-карманник, стоявший рядом с Беном Соловьем, исполнителем баллад. Питер Перкин так и не снял свою невзрачную шляпу с прилипшими к ней соломинками. Он мельком глянул на нас, едва заметно склонил голову, обошел стол и скрылся в толпе.
Меня эта встреча поразила. Что он делал в палатке книготорговца? Когда мы в последний раз видели этого джентльмена, он преследовал парочку самых преуспевающих на вид слушателей Соловья. Конечно, к этому времени он наверняка набил карманы ворованными вещами (щипачи бывают такими же быстрыми, как молнии), но он должен находиться возле певца, высматривая новые жертвы. Мы с Абелем и Джеком вопросительно переглядывались. Я положил на место томик, который держал в руках.
— Могу я помочь вам, джентльмены?
Отвлекшись на карманника, мы не заметили появления из палатки второго мужчины. Он стоял у стола. Точнее, он опирался на стол, шлепнув на него брюхо, словно собирался продавать и его тоже. Улисс Хетч оказался самым жирным человеком, каких я когда-либо видел. Если свиная голова на шесте напомнила мне головы предателей на Лондонском мосту, то Хетч напомнил свинью. Щеки его обвисли, подбородок болтался, а глазки были маленькими и красноватыми. Вокруг головы рос ободок белых волос, как гирлянда из грязного снега. Он тяжело дышал, а лоб покрылся потом, словно он долго бежал, чтобы занять свое место за этим столом.
— Мы просто смотрим, — ответил Джек.
— Там, сзади, у меня есть кое-что поинтереснее, — сказал свинолицый торговец, пронзая нас глазками и тыча внутрь палатки пухлой ладонью. — Пикантный товар. «Утешение вдовы» — знаете эту балладу? Или «Наслаждение Венеры». Рассказывается, что Марс делал с Венерой. В этой даже картинки есть. Я печатаю их сам, так что качество гарантирую.
Мы пожали плечами и поморщились, и сказали «спасибо, нет», но подозреваю, будь мы каждый поодиночке, мы бы позволили торговцу книгами увлечь себя в палатку и показать пикантный товар. Судя по звукам, раздававшимся изнутри, многие уже смотрели.
— Заткни свою глотку!
Я вздрогнул. Голос раздался из палатки. Улисс Хетч улыбнулся и мотнул головой.
— Послушайте только! — произнес он и, заметив выражение моего лица, добавил: — Не беспокойтесь, сэр. Это не вам.
Словно в доказательство этих слов, послышался женский голос, бранивший кого-то, а в ответ — еще раз:
— Заткни свою глотку! — тем же тоном, что и прежде.
Джек внимательно рассматривал брошюру под названием «Девятидневное чудо Кемпа». На картинке был изображен пляшущий человек в шутовском костюме с барабанщиком на заднем плане. С этим я был знаком, как и с «Больным миром», потому что Уилл Кемп служил клоуном в Труппе камергера, хотя и до меня. Карьера Кемпа пошла на убыль после того, как он покинул труппу, и самый его известный подвиг — это то, что он плясал джигу всю дорогу из Лондона до Норвича, все девять дней. А потом написал об этом путешествии.
— О, Уилл Кемп, — сказал Улисс Хетч. — Славные были дни. Человек редких дарований.
Я совершенно уверен, что Джек Уилсон лично знал Кемпа, потому что он играет на сцене дольше, чем мы. Правда, мы с Абелем однажды встречались с клоуном, когда он, выйдя в отставку, больной и ко всему безразличный, жил на Доугейт. Но наши лица этого не выдали. Почему-то все мы были настороже.
— Дураки они были, что заменили Кемпа на Боба Армина, — сказал Хетч.
Роберт Армин сейчас служил клоуном, они и были Королевской труппой — мы, или, чтобы быть точным, пайщики. Мне казалось, что этот человек нас проверяет, прощупывает. Разумеется, он знал знаменитые имена из актерских трупп. Никто из нас троих не отозвался на его замечание о клоунах.
— Наша сцена становится утонченной, — продолжал книготорговец. — Зрители желают крышу над головой и чтобы кареты доставляли их в театр. Они хотят вежливых клоунов. Они хотят подушки под задницы.
— Вот тут вы правы, — заметил Абель.
— Так джентльмены имеют отношение к театру? — спросил Хетч, покачивая своей свиной головой с боку на бок.
— В некотором роде, — ответил я.
— И в каком роде?
Я пожал плечами. Все шло не так, как я планировал. Точнее, я вообще ничего не планировал, полагаясь на «прозорливость» и «здравый смысл», которые приписал мне Шекспир. Еще он назвал меня откровенным, и я решил, что честность — это наилучший подход. Однако перед тем как ответить, я помолчал и огляделся. Дела и удовольствия ярмарки Варфоломея текли мимо нас, никуда не спешивших в этой тихой заводи. Никто не обращал внимания на троих мужчин, стоявших у палатки торговца книгами. А если б кто и заметил, решил бы, что мы интересуемся пикантным товаром Хетча.
— Вы нас раскусили, сэр, — решился я. — Мы имеем отношение к театру.
— Какому театру?
— Любому, что нас захочет, — ответил я.
— Только не к шекспировскому!
Я едва заметно качнул головой, не солгав вслух. Остальные промолчали.
— Ну и ладно, если вы не ребята этого тупого сочинителя, — сказал Хетч. — Вообще-то я подумал, что вы актеры. Я вашего брата за версту чую.
— Надеюсь, от нас пахнет неплохо, — заметил Абель.
Лицо Хетча говорило об обратном. Он снова посмотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого и обдумывая что-то, а потом, кажется, принял решение. Но если читать по его лицу было легко, то слова оказались крайне туманными.
— Вас троих я не ожидал.
Не ожидал нас троих? Как он вообще мог нас ожидать, если не знал, что мы собираемся на ярмарку Варфоломея? А уж Шекспир точно не сообщал всем подряд о нашем задании. Замечание Хетча означало только одно: он ожидал кого-то. Я подумал было о карманнике с соломинками в шляпе, но это не мог быть он, потому что уже приходил сюда и ушел.
Я стал продвигаться на ощупь, чувствуя себя все более и более неуверенно. Сделав вид, что мы не из труппы Шекспира, дальше я решил высказываться относительно честно.
— Мне… э-э-э… поручили подойти к вам, мистер Хетч, чтобы отыскать… э-э-э… чтобы заплатить справедливую цену за… за…
Я пришел в замешательство. Ну вот что сказать? За посредственную пьесу Шекспира? За пьесу о сумасшедшем римском императоре? И тут в голове всплыло слово самого автора.
— Можно сказать, мы ищем реликвию, — закончил я.
— Не так громко, — зашипел Хетч, хотя я говорил довольно тихо, и вокруг никого не было. Он протянул пухлую руку и схватил меня за плечо. — Как вас зовут?
— Ник Ревилл.
На лице не возникло никаких признаков узнавания, и раз в жизни я этому обрадовался. Разве я не
