вещей, чем от людей. Но, конечно,
К счастью, ванная в холле, прямо возле спальни. Так что мне не нужно было далеко ходить.
В ванной, забыв, что свет отключен, я поискала на стене выключатель. Как сильна привычка…
Туалетом, однако, я воспользовалась легко, отметив, что в ванной было темнее, так мне показалось, чем в холле и спальне, хотя над унитазом имелось окошко, выходившее на покатую крышу и старый заросший выпас, залитый лунным светом. (Много раз за двенадцать лет я стояла и смотрела в это окошко. Смотрела на что? В ожидании чего?) Но теперь окно тоже было во тьме. В абсолютной тьме. Нельзя было поверить, что оно есть, только проливной дождь, шумный и мокрый.
Я спустила воду в унитазе один раз, второй, третий. Когда механизм наконец сработал, я, как всегда, выругала сантехнику, потому что в этом старом доме всегда что-то ломалось. И кто наконец вызовет мастера? И кто заплатит по счету? А мои дочки говорят, почему я понукаю папой, почему не оставлю папу в покое, я же знаю, какие у него слабые нервы, говорят они, или говорили. Словно глупышки знали…
В общем, полагаю, что это была моя вина, согласиться так быстро, фактически не рассуждая, продать старый дом и переехать. Оставить наш дом в студенческом городке, где мы прожили сорок три года, и приехать сюда. Эта сельская местность и монотонные пейзажи были полны
Я добралась до кровати в кромешной тьме, слыша, как дождь пошел еще сильнее. И это шипенье! Снова шум за окнами и дробь по крыше.
Он теперь храпел не так громко, может, слишком стучал дождь и разбудил его. Каждый раз, когда я встаю с постели, он даже не шелохнется. Случись у меня сердечный приступ, удар или свались я с лестницы в непроглядной мгле, думаете, он бы заметил? Не смешите меня. Я села на кровать, а он даже не пошевельнулся.
Я постаралась не думать о дожде, о подвале, о переполненном водостоке. Я попыталась успокоиться, представив волны черной воды, текущие ко мне. Тихие неглубокие потоки, в которые я могла войти и плыть, как в детстве, когда училась плавать на спине в бассейне. Как удивительно, что я могла плыть так легко и не бояться, как другие девушки — худеньким приходилось хуже всего. Это так просто, вы отдаетесь на волю волн и плывете.
Но мое сознание не расслаблялось. Это как вязание — стальные спицы стучат и поблескивают.
Всю жизнь
Большинство тостов относилось к профессору Эмеритусу, а
Тем не менее, по собственной слабости, желая отомстить единственным подругам, я позволила уговорить себя переехать сюда.
Я пыталась уснуть, но дождь не переставал, а гром надвигался все ближе, будто что-то огромное катилось по окрестности, направляясь именно в это место. Поэтому мои глаза распахнулись от страха, когда гигантский круглый предмет перекатился через дом и исчез далеко в полях. Но никакой молнии! Ни до ни после. Ночь была темна, как любая ночь, какую я знала.
Потом я попыталась его разбудить. Схватила за плечо и встряхнула.
— Проснись! Помоги нам! Случилось что-то ужасное!
Голос мой зазвучал высоко, как сумасшедшее сопрано, но на него не оказал никакого эффекта. В этой абсолютной мгле я не видела никаких очертаний, ни просвета. Я не видела его.
Но я была уверена, что это он, мой муж семидесяти одного года, лежащий рядом со мной, вялый и грузный, точно мешок с дерьмом на провисшем матрасе. Я потрогала его оплывший подбородок, жидкие волосы и костлявый череп. Потом нащупала глаза, которые были так же широко открыты, как у меня.
— Майрон! Что это? Что с тобой случилось?
Но он лежал не шевелясь. И тогда от простыней поднялся влажный тошнотворный запах, въедаясь мне в ноздри.
Я поняла, что не слышу его дыхания несколько минут, не слышу этого храпа и хрипа в горле.
Во мне поднялась злость, словно комок мокроты. Сосал эту свою трубку, не заботясь, что в ней. Доктор предупреждал! И я, и его заботливые дочери, все предупреждали!
Но нет, мысли профессора были далеко, в древнем мире, или витали среди звезд (Вселенная была одним из его «интересов»).
— Проснись! Проснись! Проснись! Как ты смеешь оставить меня в такое время! — И я сильно ударила его по плечу кулаком.
Он застонал, или это мое воображение? Очнулся от сильного раската грома над нашим домом? А я молила о помощи, как ребенок. Но молнии по-прежнему не было видно, ни малейшей вспышки. Это было неестественно, я знала. Ибо гром должен сопровождать вспышку молнии, гром прерывает молнию, разрывающую небо на части, это я знала.
До тех пор, пока звук уже не был громом, но чем-то еще.
Внезапно меня охватила паника, налетевшая из темноты. Я оттолкнула его как ненужного. Знал ли он, кто я, или хотя бы замечал меня все эти годы? Эта мысль нечаянно пришла мне в голову. Никто никому теперь не поможет. Только изначальная мгла и коней.
По моим подсчетам, было, наверное, около четырех.
В панике, наконец поняв, что он умер и что мне необходима помощь, я не была способна уразуметь значение такой премудрости. Знала только, что я одинока, о, и так напугана! Сердце билось как у бешеного зверя, неожиданно затравленного. Он покинул меня в самом начале этой осады, этого потустороннего ужаса, в мире за пределами моего понимания.
Я выбралась из нашей постели, как из могилы.
Потолок протекает? Постельное белье было влажным, на покрывале что-то липкое, и этот отвратительный тошнотворно-сладкий запах в воздухе, несмотря на свежий запах дождя. О, я во всем винила его! Он виноват! Я искала в темноте телефон, перевернула лампу и завизжала. О, я закричала и зарыдала, как юная невеста. Я потеряла того, чье лицо по-настоящему давно не видела. Хотя он тоже мало видел меня.
Однажды старшая дочь нашла меня на кухне нашего старого дома в Юниверсити Хайтс и удивленно спросила: «Мама, почему ты плачешь?» А я спрятала лицо от ее молодых глаз, бурча от злости и стыда: «Потому что мы с твоим отцом больше не муж и жена. Двадцать лет мы не любим друг друга». И моя дочь неожиданно задохнулась, словно услышала непристойное ругательство из уст этой пожилой женщины, из уст своей матери, и сказала: «О, мама! Я не верю!» — в отвращении отвернувшись от меня, потому что подразумевала, как все они это делают, наши дети, отделившиеся от нашего тела и быстро и безвозвратно