— Да не дергайся ты, тебе говорят!!! — рявкнули на него Амундсен и Хассель. Хельмер раздраженно заскрипел зубами, но больше шевелиться не рискнул.
— Сейчас мы тебя вытащим, имей терпение, — деловито добавил Вистинг, и за спиной Хансена послышалась какая-то возня и собачье ворчание. Больше всего ему хотелось обернуться и посмотреть, чем заняты его друзья, но пришлось сдержаться, полностью положившись на их опыт и находчивость. Ждать пришлось несколько минут, растянувшихся для висевшего в трещине человека чуть ли не на час. Наконец, Вистинг бросил Хельмеру конец веревки, который он аккуратно, стараясь шевелить только одной рукой и едва не выронив при этом лыжную палку, сумел обмотать вокруг себя и, помогая себе зубами, завязать узлом на груди. Уже выбравшись на край трещины, он увидел, что Амундсен с Бьоланом вцепились в бортики саней, с трудом удерживая их на месте, а Хассель перепрыгнул через трещину и успокаивает совсем разнервничавшихся собак.
— Ну ты как, живой? — торопливо поинтересовался у Хельмера Руал, помогая ему встать.
— Да что мне сделается! — отмахнулся тот. — Давайте лучше сани вытаскивать!
Возиться с санями пришлось долго, но, в конце концов, путешественники сумели отвязать от них собак, втащить сани обратно на край трещины и отвезти их на несколько метров назад, а потом снова запрячь в них своих четвероногих помощников и пересечь разлом вместе с ними в более узком месте. Хансен работал наравне со всеми, уверяя Амундсена, что нисколько не пострадал при падении, и на лице у него то и дело появлялась довольная улыбка. Руал же, бросая на него косые взгляды, только пожимал плечами.
Еще несколько складов они проехали спокойно, без происшествий. А потом белая равнина стала все круче подниматься вверх, собаки заметно снизили скорость и начали быстрее уставать, да и людям уже было тяжело весь день идти на лыжах. Шутки и веселая болтовня сменились напряженным молчанием: полярники берегли дыхание. Но все равно постепенно слабели.
Погоду как будто специально швыряло из одной крайности в другую: сильные морозы сменялись резкими скачками температуры вверх, а потом снова вниз, и это отнимало силы еще быстрее, чем скромная еда и недостаток кислорода. Солнце уже давно не садилось, а только слегка приближалось по ночам к горизонту и беспрерывно слепило уставших первооткрывателей, не давая им ни на минуту снять защитные очки. Лыжники больше не отрывались от саней, чтобы показать друг другу свое умение быстро забираться на холмы и красиво съезжать с их крутых склонов. Наоборот, каждый держался за бортик своей повозки — это помогало им уставать как можно меньше — и только отталкивался лыжной палкой в свободной руке, чтобы не слишком нагружать и без того уже еле дышавших собак.
Местность вокруг путешественников больше не менялась — впереди был плавный, но все-таки достаточно тяжелый для измученных собак и загруженных саней подъем, а справа и слева возвышались ярко блестевшие под солнечными лучами горные вершины, каждая из которых получила от Руала имя. Самую высокую он назвал в честь Фритьофа Нансена, остальные тоже стали носить имена известных полярных исследователей, а также любимых женщин спутников Амундсена. А вот свои имена друзья Руала со смущенными улыбками попросили пока 'попридержать'.
— Возле полюса наверняка тоже много гор будет, — высказался за всех Улав Бьолан. — Хотелось бы, чтобы наши фамилии были к нему поближе…
— А вдруг там будет гладенькая равнина? — подзадорил Амундсен своих спутников, занося на карту очередное название. — Может, лучше сейчас? — но его товарищи отказались, надеясь дать свои имена более 'выгодным' вершинам, и он не стал их уговаривать. К тому же, туманные силуэты гор на горизонте говорили о том, что, скорее всего, вершин возле полюса хватит на всех.
А подъем с каждым днем становился все круче, и теперь уже лыжники не цеплялись за сани, а, наоборот, подталкивали их сзади, помогая истощенным собакам. Усталость наваливалась на всех уже после получаса езды, давно надоевшие пеммикан и галеты совершенно не утоляли голод, а собаки, еще недавно упитанные и полные энергии, теперь напоминали жалких облезлых бродячих псов. И в тот день, когда подъем закончился и отряд оказался на уходившем за горизонт высоком ровном плато, большинство собак даже после того, как их распрягли и сытно накормили пеммиканом, улеглись на снег прямо рядом со своими мисками и даже не попытались обследовать новую территорию или выяснить отношения друг с другом. Чуть ли не впервые за все время путешествия Руала на стоянке не было слышно ни лая, ни рычания — тишина стояла такая, словно собаки уже были мертвы. Впрочем, это было почти правдой: некоторые из них, скорее всего, не пережили бы и ближайшей ночи, а другие вряд ли протянули бы дольше, чем несколько дней.
— Ребята, пора, — тихо сказал Амундсен, показывая глазами на свернувшиеся на земле неподвижные меховые 'клубки'. Уточнять, о чем идет речь, никто не стал: все и так уже видели, что частью собак придется пожертвовать, чтобы спасти остальных. Нужно было только правильно выбрать из них наименее ослабевших, отделить тех, кому уже нельзя было помочь, от тех, кого свежее мясо еще могло вернуть к жизни. Принять решение о том, кому жить дальше, а кому — умереть.
Переглянувшись в последний раз, пятеро полярников разошлись в разные стороны. Каждый двинулся к собакам своей упряжки, и некоторое время над плато разносилось негромкое недовольное ворчание: собаки сердились, что им снова не дают спокойно лежать, а вместо этого заставляют встать и тщательно осматривают. А потом на смену этим тихим звукам пришли выстрелы.
Дальнейшее Руал запомнил смутно. Кровавые лужи на снегу, от которых поднимались клубы густого пара, мгновенно оживившиеся псы-счастливчики, которых решено было пощадить и которые сразу же набросились на разделанные туши своих сородичей, вой и рычание вперемешку с отчаянной руганью его спутников. Его собственная ругань и сильнейшее желание тоже взвыть, зависть к собакам, которым, в отличие от него, не надо было сдерживаться… Четверо его спутников, каждый из которых так ни разу за весь вечер и не посмотрел никому в глаза. И единственная мысль, которая хоть и не оправдывала их полностью, но, по крайней мере, не давала всем пятерым окончательно себя возненавидеть: мысль о том, что ни одна из застреленных ими собак не мучилась.
А на следующий день люди и оставшиеся в живых псы с удвоенными силами окунулись в работу. Полярники пересчитывали оставшийся провиант и перебирали багаж, загружая на сани только самые необходимые для последнего этапа пути вещи, а собаки, как и в прежние времена, охраняли друг от друга сани и палатки и с деловитым видом вынюхивали что-то на снегу. Алые пятна за палатками уже не выделялись на белом фоне так ярко, как накануне, а потом их еще и припорошило мелкой снежной крупой, и вскоре уже ничто не напоминало о двадцати четырех убитых. Выжившие псы как будто совсем забыли о прошлом, и лишь путешественники продолжали хмуриться и отмалчиваться, разговаривая между собой только о делах.
Так, в молчании, они и начали последний этап своего пути.
Глава XXIV
Антарктида, ледник Бирдмора, 1911 г.
Выпрямиться. Шагнуть вперед. Навалиться всем своим весом на натянувшиеся кожаные ремни и заставить скрипящие под грузом сани сдвинуться еще на несколько дюймов. Снова выпрямиться. Сделать еще шаг, стараясь идти в ногу с тремя впряженными в сани вместе с тобой товарищами. Наклониться вперед и протащить сани еще немного. Выпрямиться…
Роберт вспоминал истощенных и застреленных пони, ни один из которых так и не дотянул до полюса, и думал о том, что теперь, выполняя их работу, он искупает свою вину перед этими беззащитными животными. Искупает даже с лихвой, потому что пони, в отличие от людей, все-таки были приспособлены тащить на себе грузы, а ему, Скотту, и его спутникам приходилось осваивать это дело практически с нуля. Только пыхтевший позади него Уилсон и запряженные в другие сани Черри-Гаррард и Боуэрс уже успели получить такой опыт во время своего зимнего похода за пингвиньими яйцами.
Скотт покосился на тянувших соседние сани Берди и Эпсли, а потом прислушался к тяжелому и прерывистому дыханию шедшего сзади Эдварда. Мысль о том, что эти трое точно так же волокли на себе сани с продуктами, палатками, приборами и другими вещами, причем делали это в почти полной темноте и
