На конверте:
Суворину А. С., 18 апреля 1890*
805. А. С. СУВОРИНУ
18 апреля 1890 г. Москва.
Я застрял в Москве еще на один день. Спасибо за телеграмму. Да, писать мне можно только в Сахалин, ибо письма меня не догонят в Сибири. Впрочем, если напишете в скором времени письмо в Иркутск (редакция «Восточного обозрения»), то я получу его.
В телеграммах не употребляйте слово Сахалин. Для администраторского уха это звучит так же неприятно, как Петропавловская крепость.
Обь еще покрыта льдом, и посему от Тюмени до Томска мне придется скакать на лошадях. Местность адски скучная, хмурая. А ждать, когда вскроется, нельзя, так как навигация начнется только 10-го мая.
Спасибо за корреспондентский бланок*.
Следующее письмо получите с Волги*, которая, говорят, очень хороша. Я нарочно еду в Ярославль, а не в Нижний, чтобы побольше захватить Волги.
Писания мои для газеты могут начаться не раньше Томска, ибо до Томска всё уже заезжено, исписано и неинтересно.
Обнимаю Вас крепко. Посылаю два рассказа, полученных мною от Алексея Алексеевича*.
Был у меня сегодня известный Вам Гиляровский*. Он едет встречать сотника Пешкова и хочет Вам писать об его лошади.
Филиппову С. Н., 18 апреля 1890*
806. С. Н. ФИЛИППОВУ
18 апреля 1890 г. Москва.
Ну, милый Сергей Никитович, до свиданья, я исчезаю. Будьте здоровы, благополучны и пишите поразгонистее, чтобы редакторы прочитывали Ваши рукописи.
Не забывайте меня грешного*. Всякое даяние благо*, и всякая строчка, прочитанная на Сахалине, — это пение ангелов в пустыне.
Крепко жму руку.
Ленскому А. П., 21 апреля 1890*
807. А. П. ЛЕНСКОМУ
21 апреля 1890 г. Москва.
Прощайте, голубчик. Уезжаю сегодня. Ярославский вокзал, 8 ч. веч. Чеховы, Кувшин<никовы> и Левитан провожают меня до Троицы*. Приглашают Вас. Желаю всего хорошего.
Чеховым, 23 апреля 1890*
808. ЧЕХОВЫМ
23 апреля 1890 г. Волга, пароход «Александр Невский».
Друзья мои тунгусы! Был ли у Вас дождь, когда Иван вернулся из Лавры? В Ярославле лупил такой дождь, что пришлось облечься в кожаный хитон. Первое впечатление Волги было отравлено дождем, заплаканными окнами каюты и мокрым носом Гурлянда, который вышел на вокзал встретить меня. Во время дождя Ярославль кажется похожим на Звенигород, а его церкви напоминают о Перервинском монастыре; много безграмотных вывесок, грязно, по мостовой ходят галки с большими головами.
На пароходе я первым долгом дал волю своему таланту, т. е. лег спать. Проснувшись, узрел солнце. Волга недурна; заливные луга, залитые солнцем монастыри, белые церкви; раздолье удивительное; куда ни взглянешь, всюду удобно сесть и начать удить. На берегу бродят классные дамы* и щиплют зеленую травку, слышится изредка пастушеский рожок. Над водой носятся белые чайки, похожие на младшую Дришку.
Пароход неважный. Самое лучшее в нем — это ватерклозет. Стоит он высоко, имея под собою четыре ступени, так что неопытный человек вроде Иваненко легко может принять его за королевский трон. Самое худшее на пароходе — это обед. Сообщаю меню с сохранением орфографии: щи зеле, сосиськи с капу, севрюшка фры, кошка запеканка; кошка оказалась кашкой. Так как деньги у меня нажиты по́том и кровью, то я желал бы, чтобы было наоборот, т. е. чтобы обед был лучше ватерклозета, тем более что после корнеевского сантуринского у меня завалило всё нутро, и я до самого Томска обойдусь без ватера.
Со мной едет Кундасова. Куда она едет и зачем, мне неизвестно. Когда я начинаю расспрашивать ее об этом, она пускается в какие-то весьма туманные предположения о ком-то, который назначил ей свидание в овраге около Кинешмы, потом закатывается неистовым смехом и начинает топать ногами или долбить своим локтем о что попало, не щадя <…> жилки. Проехали и Кинешму, и овраги, а она все- таки продолжает ехать,
чему я, конечно, очень рад. Кстати: вчера первый раз в жизни видел я, как она ест. Ест она не меньше других, но машинально, точно овес жует.
Кострома хороший город. Видел я Плес, в котором жил томный Левитан; видел Кинешму, где гулял по бульвару и наблюдал местных шпаков; заходил здесь в аптеку купить бертолетовой соли от языка, который стал у меня сафьяновым от сантуринского. Аптекарь, увидев Ольгу Петровну, обрадовался и сконфузился, она — тоже; оба, по-видимому, давно уже знакомы и, судя по бывшему между ними разговору, не раз гуляли по оврагам близ Кинешмы. Так вот они где шпаки*! Фамилия аптекаря Копфер.
Холодновато и скучновато, но в общем занятно.
Свистит пароход ежеминутно; его свист — что-то среднее между ослиным ревом и эоловой арфой. Через 5–6 часов буду в Нижнем. Восходит солнце. Ночь спал художественно. Деньги целы — это оттого, что я часто хватаюсь за живот.
