плана.
Я был у Шибаева, сговорился насчет леса. Вы получите от Шибаева письмо.
Желаю Вам всего хорошего.
Суворину А. С., 8 февраля 1897*
1901. А. С. СУВОРИНУ
8 февраля 1897 г. Москва.
8 февр. Больш. москов. гостиница, № 2.
Перепись кончилась*. Это дело изрядно надоело мне, так как приходилось и считать, и писать до боли в пальцах, и читать лекции 15 счетчикам. Счетчики работали превосходно, педантично до смешного. Зато земские начальники, которым вверена была перепись в уездах, вели себя отвратительно. Они ничего не делали, мало понимали и в самые тяжелые минуты сказывались больными. Лучшим из них оказался пьющий и привирающий à la И. А. Хлестаков — все- таки характер, по крайней мере, хоть с точки зрения комедии, остальные же чёрт знает как бесцветны и как досадно иметь с ними дело.
Я в Москве, в Больш<ой> москов<ской> гостинице. Поживу немного, дней 10, и уеду домой. Весь пост и потом весь апрель придется опять возиться с плотниками, с конопатчиками и проч. Опять я строю школу*. Была у меня депутация от мужиков, просила, и у меня нехватило мужества отказаться. Земство дает тысячу, мужики собрали 300 р. — и только, а школа обойдется не менее 3 тысяч. Значит, опять мне думать всё лето о деньгах и урывать их то там, то сям. Вообще хлопотлива деревенская жизнь. Ввиду предстоящих расходов уместно будет поставить вопрос: послали ли Вы условие в театральную контору?*
У меня бывает*…кто? Как бы Вы думали? — Озерова, знаменитая Озерова-Ганнеле. Придет, сядет с ногами на диван и глядит в сторону; потом, уходя домой, надевает свою кофточку и свои поношенные калоши с неловкостью девочки, которая стыдится своей бедности. Это маленькая королева в изгнании.
А астрономка* воспрянула. Она бегает по Москве, дает уроки и ведет дебаты с Ключевским. Немножко поздоровела и, по-видимому, начинает входить в свою колею. У меня на сохранении 250 р., которые мы собрали для нее, — и она вот уж 1½ года не трогает их.
У Черткова, известного толстовца, сделали обыск*, отобрали всё, что толстовцы собрали о духоборах и сектантстве, — и таким образом вдруг, точно по волшебству, исчезли все улики против г. Победоносцева и аггелов его. Горемыкин был у матери Черткова и сказал: «Вашему сыну предоставляется на выбор — или прибалтийские губ<ернии>, где уже живет в ссылке кн<язь> Хилков, или заграница». Чертков выбрал Лондон. Уезжает он 13-го февр<аля>. Л. Н. Толстой поехал в Петербург, чтобы проводить его; и вчера повезли Л<ьву> Н<иколаевичу> теплое пальто. Едут многие провожать, даже Сытин. И я жалею, что не могу сделать то же. К Черткову я не питаю нежных чувств, но то, что проделали с ним, меня глубоко, глубоко возмущает.
Не побываете ли Вы до Парижа в Москве? Это было бы хорошо.
Коробову Н. И., 9 февраля 1897*
1902. Н. И. КОРОБОВУ
9 февраля 1897 г. Москва.
Милый Николай Иванович, я приехал. Большая московск<ая> гостиница, № 2. Как бы нам повидаться? Я рассчитываю побывать у тебя, но не могу назначить дня и часа, так как, по обыкновению, дни и часы мои перепутались в Москве, и я не располагаю ими. Как-нибудь побывай у меня — и мы условимся насчет пельменей.
Поклон Екатерине Ивановне*.
Шавровой-Юст Е. М., 9 февраля 1897*
1903. E. М. ШАВРОВОЙ-ЮСТ
9 февраля 1897 г. Москва.
9 февр.
Какой день Вы избрали*, уважаемая коллега?
На конверте:
Шавровой-Юст Е. М., 10 февраля 1897*
1904. Е. М. ШАВРОВОЙ-ЮСТ
10 февраля 1897 г. Москва.
10 февр.
Увы, увы! Я сам кашляю, я простудился* — и всё же я обязан сегодня вечером быть в одном месте и говорить, говорить*…А сейчас я должен ехать обедать, хотя одна мысль о еде противна моему простуженному мозгу.
Выздоравливайте и приезжайте навестить страждущего и хандрящего cher’а maître’а.
Шавровой-Юст Е. М., 12 февраля 1897*
1905. Е. М. ШАВРОВОЙ-ЮСТ
12 февраля 1897 г. Москва.
