под бабкиным внимательным наблюдением. Вместе с детьми Юлии — Гаем, Луцием, Агриппиной и Юлиллой. Никогда еще Ливии не приходилось следить за воспитанием стольких детей одновременно. Тем более — таких детей, любой из которых (исключая девочек) мог в будущем рассчитывать на императорский трон. Особенно — Гай и Луций, потому что Август, как ни противилась этому Ливия, усыновил их обоих. Такова была плата за неудачный брак Юлии: она могла утешиться тем, что оба ее потомка теперь прямые наследники Августа. Ливии было над чем подумать.
Усмирив в достаточной степени Паннонию, Тиберий получил наконец награду от сената: ему присудили овацию[26], то есть малый триумф. В принципе то же самое, что и обычный триумф, только вместо быка в жертву приносилась овца, и в Рим Тиберию полагалось не въезжать на колеснице, а входить пешком. Большая победа Тиберия, конечно, заслуживала и большого триумфа[27], но овация, как менее значительная награда, была также платой Тиберию за ту неприязнь, которую испытывал к нему сенат (с одобрения Августа). К тому же сенаторы не упустили возможности еще раз уязвить Тиберия, отложив торжество на неопределенный срок: ему предписывалось как можно скорее отправляться в Косматую Галлию, где опять было неспокойно. Кому же, как не Тиберию, уже наводившему там порядок, было сделать это легче всего?
Тиберий выехал в Галлию, но на деле оказался совсем не там. Обстановка переменилась, и ему пришлось помочь брату воевать в Германии. Германский поход Тиберия закончился с большим успехом: он взял в плен около сорока тысяч германцев и по предписанию сената расселил их в пустующих галльских землях. И почти год потом управлял этими новыми подданными, чтобы приучить их к римскому порядку.
Все это время Юлия находилась вместе с ним.
Наступил долгожданный день, когда оба брата, и Тиберий и Друз, встретились в Риме. Встреча была еще более радостной потому, что оба получили награды за свой военный труд: Тиберий — отложенную овацию, Друз — должность консула. Радость, казалось, царила везде — и во дворце императора Августа, который мог гордиться такими пасынками, и во всем городе, население которого ожидало щедрых раздач подарков и пиршеств за государственный счет.
Друз прибыл в Рим на неделю раньше Тиберия и поджидал его на Капитолии, стоя по правую руку от Августа. Здесь же, неподалеку, на мраморных скамьях находилась жена Друза Антония с сыном Германиком, а также Гай и Луций, уже щеголявшие в тогах с пурпурной полосой (оба были при должностях эдилов[28], несмотря на юный возраст), здесь же была и Ливия. Она, казалось, ждала появления Тиберия с особым нетерпением.
Тиберий совершал обряд овационного шествия. В алой тоге, с миртовым венком на голове и скипетром из слоновой кости в руке, окруженный жрецами коллегии, он прошел через весь город — от Марсова поля до Капитолийского холма.
Тиберию было тридцать три года, и он впервые удостаивался такой почести. Он знал, что в Риме его не очень-то жалуют, но теперь шел с гордо поднятой головой, зная, что ни один человек не посмеет сказать, что награда Тиберию назначена незаслуженно. Он шел мимо колонны Марка Аврелия, мимо храма Исиды[29], мимо Фламиниева цирка и императорских форумов — и на всем пути его сопровождали приветственные выкрики сотен глоток, на булыжник мостовой перед ним падали цветы и даже иногда — монеты, по обеим сторонам дороги женщины поднимали детей повыше, чтобы они могли лучше рассмотреть чествуемого героя. Пожалуй, ощущение, никогда раньше не испытываемое Тиберием, было приятно ему: он даже не хмурился, по обыкновению, и с любопытством поглядывал по сторонам, изредка изображая на лице некое подобие улыбки. Так он готов был идти сколь угодно долго, пока бы не насытился неизвестным еще ему вином всеобщего поклонения — и хорошо бы, если бы в конце пути его не ждал вынужденно-приветливый Август и Ливия с возвышенно-материнским видом. Да еще постылая жена, которая наверняка успела пожаловаться папочке на охлаждение супруга, а это значит, что нынче вечером, на праздничном ужине, Август не упустит случая поиздеваться над зятем, при всех рекомендуя ему, бедняге, принимать побольше возбуждающих мужскую силу средств.
Даже среди благожелательно настроенных по отношению к нему жителей Рима Тиберий не мог забыть о тех опасностях, которые подстерегают его в родном городе. И, гордо ступая по вековой брусчатке римских улиц, он порой ловил себя на мимолетном сожалении о том, что не находится где-нибудь в воинском лагере, на границе имперских владений — в привычной для себя обстановке, где всегда знаешь, откуда ждать угрозы и как с ней справляться.
Шествие тем временем близилось к концу. Знатная публика, собранная вблизи Капитолия — все те, кто еще недавно считал чуть ли не признаком хорошего тона отпускать в адрес Тиберия язвительные замечания, — громкими возгласами выражала теперь одобрение его военным заслугам перед отечеством. Рядом с Юлией стоял Друз Младший, худенький нервный мальчик с бледным лицом; найдя взглядом Тиберия, он замер в напряженной позе — с поднятой к глазам ладонью, словно боялся, что его героический отец сделает что-нибудь не так.
Все прошло гладко. Тиберий, приблизившись к жертвеннику, сложенному из розового мрамора, принял у одного из жрецов острый нож с закругленной рукоятью, произнес положенные слова молитвы и одним махом вскрыл горло овце, которую двое жрецов приготовили для заклания. Восторженный рев притихшей было толпы взметнулся, казалось, до самых небес.
Покончив с овцой (по справедливости на ее месте должен был оказаться бык, и не какой-нибудь, а белоснежный, без единого пятнышка), Тиберий решился все же на небольшую дерзость. Он направился вверх по ступеням прямо к Августу, будто забыв вначале поприветствовать его. Это не осталось незамеченным, и по толпе зрителей прокатился неясный гул — то ли одобрения, то ли порицания. А сам Август слегка нахмурился: он чуть было не попал в неловкое положение, приготовившись выслушивать сверху речь Тиберия и даже приготовил правую руку для царственного жеста. Тиберий подошел к нему и спокойно стал рядом, успев заметить, что Друз Старший, все прекрасно понявший, сдерживает едва заметную лукавую усмешку.
Больше регламент не нарушался.
Перед императором провели пленных, захваченных в войне (специально отобранных варваров самого устрашающего вида), потом промаршировали железные непобедимые когорты, потом тянулся долгий поток захваченных трофеев на открытых повозках, чтобы Август и все римские горожане могли убедиться в значительности одержанных побед. Потом было объявлено, что в ознаменование заслуг Тиберия в одном из храмов будет установлен его бронзовый бюст. Также Август сообщил публике о денежных выплатах и назначенных на завтра гладиаторских боях в театре Марцелла. Выслушав от народа еще один взрыв благодарного рева, император наконец мог удалиться к себе вместе со своими близкими — чтобы как следует их поздравить и в узком семейном кругу порадоваться их успехам.
Во дворце раньше всех к Тиберию подошел Друз. Братья обнялись, и Тиберий подумал, что Друз, пожалуй, сейчас единственный рядом с ним человек, от кого не следует ожидать ничего плохого. А здесь, в просторных, выложенных мрамором и цветной плиткой залах дворца Августа, опасность ощущалась так же явственно, как ощущается запах. Тиберий в который раз напомнил себе, что нужно следить за каждым своим словом.
Друз же, только что ставший консулом, похоже, мало был озабочен вопросом личной безопасности: по крайней мере, на полгода этот сан делал его неприкосновенным — даже для императора.
— Ну, здравствуй, Тиберий, здравствуй, брат! — сказал Друз, едва объятия разомкнулись. — Давненько нас не сводили вместе, а? Надо бы поговорить, ты не находишь?
— Я рад тебя видеть, — ответил Тиберий.
Он сразу насторожился: в словах Друза явно был намек на то, что вдвоем они представляют куда большую силу, чем хотелось бы Августу. Какая неосторожность!
К ним подошли Август и Ливия.
— Нет, нет, милые сыновья, — ласково пропела Ливия, — не спешите уединяться. Позвольте счастливой матери вначале насладиться вашим обществом.
— Да к чему тебе их общество, дорогая? — с нарочитой грубоватостью спросил Август. Он, заложив руки за спину, что выглядело по-простонародному неприлично, чуть покачивался на своих высоких каблуках (носил из-за невысокого роста). — Они и так уж получили больше, чем следовало. Посмотри-ка на них!
